Вештица придёт

– Хочешь, научу тебя заклинанию?

Нюта вытаращила глаза: пошутила или серьёзно?

– А ты правда знаешь заклинание?

Мама торжественно кивнула.

– Конечно. Меня бабушка научила. Произнеси его – и никакие ночные кошмары тебя не тронут.

Нюта скосила глаза: дверь шкафа с потускневшим от старости зеркалом была закрыта. пока что.

– Точно-точно не тронут? – От волнения голос упал до хриплого шёпота.

– Обещаю. Слушай. Пока не пересчитаешь все звёзды на небе, листья в лесу и песчинки в море – не сможешь навредить мне.

Едва дыша:

– А если пересчитает?

Мама обняла Нюту, уткнулась губами в растрёпанную макушку:

– Не сможет. Нет такого огромного числа, Нют. Так что кошмар твой будет считать, и считать, и считать…пока не исчезнет.

– Пока не сдохнет? – радостно переспросила Нюта. Мама ахнула с притворным возмущением:

– Цыц, балда! И откуда такие словечки?

– Так лёня говорит.

– Ну ладно. Пока не сдохнет.

И они захихикали, как две дурочки.

Нюту разбудил снег.

В короткий миг между пробуждением и тем, чтобы открыть глаза, в голове Нюты пронеслось невесть откуда взявшееся: «снегопад». И сердце бешено заколотилось, так, что заложило уши. В окно ничего не было видно. Только кружились, как обезумевшие, крупные белые хлопья, бились в стекло – весело и насмерть.

В квартире скрипнуло. Нет. Стон.

Нюта подкралась к двери и прильнула ухом к щели. Короткий стук – где-то в комнате ветер распахнул форточку. Внутренности над пупком скрутило безотчётным ужасом. Нюта пошатнулась, вцепилась в круглую дверную ручку. Снова стон – скорее, плаксивый вздох. Бабушка Неша? Ладони скользкие – почти как Лёнины лапы. Нюта вытерла руки о футболку, а сама вся – одно дрожащее ухо, не шла по коридору, а плыла на звуки. Огромный зеркальный шкаф отражал и множил зимнее бешенство за окнами, и Нюте уже казалось, что ноги увязают в белом, а мокрое тянет вниз. Глаза пощипывало – плохо смыла перед сном колядочный грим.

Придёт – сердце заберёт, придёт…

Бабушка Неша сидела в кровати: спина прямая, как железные ножки её старинной кровати, а взгляд – жадный, и блуждающий, и испуганный – рыскал в темноте комнаты. Форточка была закрыта.

– Бабуль. – Нюта залезла с ногами под одеяло – пружины заскрипели, – прижалась к тощей фигуре. Баба Неша перестала бормотать. С неожиданной силой она отпихнула Нюту от себя, словно больную кошку:

– Уйди. – Сдавленно, но твёрдо. – Прочь.

Нюта сползла с кровати, попятилась, больно наткнулась спиной на дверь, а потом непослушными руками захлопнула её за собой.

Что с бабушкой? Нюта укусила губу – сильно, вспухнет, – чтобы не разреветься. Шорох в зале, где спали Вика и Лёня, пока гостили тут. Уже не стоны, а сдавленные рыдания, как сквозь сжимавшую рот ладонь.

Нюта пошла дальше, пальцы левой руки перебирали завитки на обоях. То ли успокоиться, то ли…

Дверь в зал – как у бабы Неши, с полупрозрачным стеклом, только белым, не цвета грецкого орешка. Нюта прижалась носом к нижнему квадрату, скосила глаза, выискивая секретное местечко, через которое – подглядывать без искажений.

Сквозь распахнутую форточку в комнату танцевал снег. Раскладушка тряслась от Викиных истеричных рыданий – обеими руками та зажимала себе рот, чтобы вештица не услышала, не увидела, не учуяла, ушла. А она стояла, согнувшись, за окном, косые глаза тлели пожаром отнятых сердец. И рука, которую она сунула в форточку, уже почти касалась острым обломанным ногтем Лёниной вздымающейся груди.

Нюта не поняла как очутилась в кровати, вся потная и дрожащая от страха. Было слишком тепло, до влажности. Очень отдалённо Нюта понимала, что описалась, как пятилетка.