Вештица придёт

Викины губы растянулись – и тянулись, тянулись бесконечно, впечатывали Нюту в стену и били наотмашь тёть Вериными возмущениями.

Президент уже давно пожелал им всего. Даже взрослые разошлись. Нюта не вышла их провожать, притворилась, что спит. Весь праздник она провела на кухне: отчасти из-за наказания, отчасти из-за злости. Все стулья перенесли в зал, поэтому Нюта стояла цаплей у подоконника, поджимая то одну, то другую ногу, и щёлкала пультом. А потом ушла в комнату, но сон не шёл. Панельная пятиэтажка заглядывала в окно. Снегопад не кончался. И мысли о Вике с Лёней – тоже. В тот год она много-много ночей просыпалась в слезах, а перед глазами была зелёная ящерка. Она из последних сил лакала воду. Что ж за звери такие, суки…

Нюта заворочалась, но разум гнал и гнал: ящерицу наверняка ждали дома, в ящериной семье. У неё были детки, и они тоже разевали крохотные ротики, спрашивая друг друга: где мама? Или она сама была ещё маленькой, и ей было так страшно, так больно, и уже ни звука не вырывалось из неё, но она всем своим существом звала родных на помощь…

Нюта рывком села, растёрла жёсткими пальцами заплаканное лицо. Шш-ур-р-р. Ноготь и камень. Ноготь и бетонная стена чьей-то квартиры. Нюта посмотрела в окно. Дерево или нет?

Сердце колотилось – успокойся, бешеная, – пока Нюта наспех натягивала шуршащие штаны и пухлую куртку. В отдалении громыхали последние редкие салюты. Дорога у дома, всегда тихая, вовсе омертвела. Нюта перебежала к фонарю, оглянулась на окна своей квартиры. Баб Неша, наверное, спит. Не глядит же на улицу глубокой ночью? Не глядит? Нюта пошла дальше, разбрасывая ногами снежные всхолмья.

Дурацкая затея. Но её всю распирало: вот-вот лопнет от напряжения кожа и из Нютиной головы полезут все, кого обидели Лёня и Вика. Колени ещё пощипывало от грубого, старого ковра. Хотелось задрать штаны по самые уши и рухнуть в снег.

Перед Нютой вырос гараж, похожий на затонувший корабль. Перекошен, правая сторона глубоко увязла в снегу. Если бы не огромный чёрный замок – не узнаешь, где дверь: так давно вросла в железную стену, что ни одной щёлки. Ш-ш-шур-р. Нюта задрала голову, привычно вскидывая руку, чтобы шапка не слетела. Она забыла её надеть, вот почему уши щиплет от холода.

На ресницы налипал снег. Слепо щурясь, Нюта смотрела в высоту, где покачивалась голая верхушка тополя. Поначалу она даже не заметила руку. Руку. Нюта вздрогнула, изо рта вырвалось маленькое испуганное облачко. Вештица держалась за пятиэтажку, как старуха за палку. Как она не заметила раньше?

Лицо над крышей похоже на Лёнино лицо – безразличное, застывшее, только не человечье. Как будто обнажённый ствол дуба и во всём этом переплетении трещинок и пятен воображение рисует кого-то: криво и косо, так что один глаз ниже и мельче другого, но воображению многого не надо.

Нюте было тяжело смотреть. Это как с двойными картинками – расслабишь глаза, расфокусируешь зрение и увидишь, что скрыто. Глянешь чуть внимательнее, сосредоточишься – и пропало.

Ей хотелось, чтобы пропало.

Но сугроб крепко держал за ботинки, мокрые штаны тянули вниз, как камни. Может, она меня не видит. Можно лечь на снег и отползти за гараж, а потом бежать домой, домой, под тёплое одеяло. Но Нюта всё стояла, боясь моргнуть, упустить вештицу из вида даже на секунду.

Но та не шевелилась, только задумчиво скребла ногтем по стене. Люди, живущие там, всю жизнь представляли, что это ветка. Она слушает. Тихий-тихий голос бабушки Неши вывел Нюту из оцепенения. Вслушивается в имена, ждёт – и отсчитывает время.

Нюта открыла рот – но сдавленное морозом и долгим молчанием горло не издало ни звука. Откашляться страшно. Но она ждёт. Иначе – зачем пришла?

Набрала большой вдох и заскрипела имена старой осиной, переходя на громкий отчаянный шёпот:

– Лёня. Вика. Лёня. Вика…

Не могла остановиться, пока не закончился воздух. Снег пошёл с удвоенной силой, даже гаражей не разглядеть. Нюта приложила руку ко лбу козырьком, но вештица терялась в белом мельтешении. Звук длинного ногтя забил снегопад. Только тлели в зимней темноте крохотные глазки – один выше, другой ниже.

***

Время тянулось: так ему удалось усыпить трепещущее Нютино сердце. Сначала она сжималась от любого шороха, как улитка от настырной, острой палочки. Но вот часы с маятником пробили один раз, потом второй – глухо, с колокольным отзвуком, – и побег в ночь оказался невнятным сном. Слишком сумбурным, чтобы помнить все мелочи, но призрачно опасным, как цыганская игла в дверном косяке; таким, чтобы холодный пот пропитал простынь.

Нюта уснула, когда прекратился снегопад и гаражи на той стороне улицы подсветились серым рассветом.

Ещё неделю ничего не происходило.

– Мне страшно.

Мамины тёплые пальцы коснулись нютиной руки, притянули к себе, пробежались до кончика носа.