Веселое горе — любовь.

Это оказались братья Васька и Артемий Щукины, сыновья промыслового охотника Дементия Щукина, по деревенской кличке — Демки-дьякона.

Старый Щукин, которого в тот же день увидел Гринька, и в самом деле походил на дьякона. Он носил длинную путаную гриву волос, какой-то странный, весь просаленный, костюм, похожий сразу и на извозчичий армяк и на церковную рясу. Бас у Щукина был прямо трубный.

Как скоро выяснилось, в словах Демка-дьякон сильно напирал на «о», а в жизни любил без памяти только две вещи: водку и лес.

Оттого, как заключил Гринька, несуразный и все-таки занятный этот человечище совсем никакого внимания не обращал на семью и предоставлял ей возможность кормиться и жить, как бог на душу положит.

Васька с Темкой все нешкольное время пропадали в лесу, брали там лучшие грибы — белые; грузди, сухие и мокрые; ловили в Ельцовке мелкую рыбешку; красили рты разной лесной ягодой.

Мать Гриньки обрадовалась мальчишкам.

— Вася и Тема, — сказала она, подозвав их, — вы дружи́те с Гришей, ходи́те с ним в лес. Он болел, и теперь ему надо укрепить здоровье.

— Это ладно, — окая, как и отец, согласился старший из братьев Васька и удивленно почесал ногой ногу: он не знал, как это можно болеть, когда тебе только десять лет.

В тот же день приятели отправились в деревню.

В совсем спутанной, взъерошенной какой-то избе Щукиных пахло не то кислым, не то сладким — может, от квашни, пускавшей пузыри на печке, а может, от громадного нагольного полушубка, брошенного на полати. Всюду: под ногами, на лавках, на подоконниках — валялись обрывки неведомых старых книжек, из которых Щукин, вероятно, делал пыжи. На полу зеленели стреляные металлические гильзы. Горбатились на шесте рыболовные сети с присохшими травинками и грязью болот. Тявкали, скулили и барахтались под кроватями и столом маленькие криволапые разномастные щенки.

Сам хозяин дома сидел у грубого стола ручной работы, наливал себе в кружку белого вина и сильно хрустел огурцом.

Его жена, мать Васьки и Темки, металась от печки к люльке, привешенной за веревку прямо к потолку, бегала то в сени, то на огород. Она глядела на мужа сразу и злыми и беспомощными глазами, но молчала. По опыту, видно, знала, что разговоры и ругань никакого толку не дадут.

Увидев гостя, робко вошедшего в избу, громадный Щукин подмигнул Гриньке и ухмыльнулся:

— А ну, иди сюда, ваша светлость. Я на тебя погляжу.

Васька и Темка сразу стали по бокам своего нового товарища и угрюмо засопели.

— Я не ваша светлость, — растерянно сказал Гринька. — У меня Журин фамилия.

— Не ври! — расхохотался Щукин. — Я доподлинно знаю: ты сын Кольки второго, бывшего российского самодержца.

Гринька уже хотел зареветь от обиды, но старый Щукин снова весело подмигнул ему:

— Ты не сердись, парнище. Это я так, спьяна, значит.

Он пил водку и все время говорил. Как все нетрезвые люди, перескакивал в разговоре с пятого на десятое, и Гриньке трудно было следить за его словами.

Выяснив у гостя, что его отец воевал за Советскую власть, Щукин внезапно полез за икону и вытащил оттуда что-то завязанное в платочек. Развязал узелки и показал Гриньке фотографию:

— Вот смотри, я тоже против Колчака маленько дрался.

С фотографии смотрело молодое и очень озорное, под чубом, лицо Дементия Щукина. Отец Васьки и Темки сидел на пузатой и лохматой сибирской лошадке, и правая рука его покоилась на эфесе наполовину вытащенной из ножен шашки.

— Видал? — спросил Щукин. — Тоже в Красной Армии пороху нанюхался. Только зря, видно.

— Это почему же зря? — обиделся Гринька за Советскую власть и Красную Армию. — Вы кулак, что ли?

— Хо, кулак! — расхохотался Щукин. — Вон она, моя скотина!

И он ткнул громадным, как сук, пальцем в щенят, облепивших его сапоги.

— Так почему же зря? — не желал отступать Гринька.

— А потому что я как думал?.. — похохатывая, сказал Щукин. — А вот как я думал: победим беляка — и тогда все мое. Я, значит, буду винишко попивать, а буржуй пусть на меня работает. Пусть он, сукин сын, мне жратву и белое на печку тащит.

Он смешно пожал плечами и мотнул бородищей:

— А на поверку-то, вишь, все не так вышло. Опять работать надо. Вот, брат, какая фига.

И рассмеялся так оглушительно, будто это гром ударил с потолка.

Слушая Щукина, Гринька никак не мог понять, всерьез тот говорит или пьяно шутит..

— Как же это без работы?.. — начал было Гринька, но великан махнул рукой и осклабился:

— Ладно, ладно, ты мне политграмоту не читай. Я сам, парень, четыре действия арифметики назубок знаю.

Он выпил еще водки — и вдруг стал рассказывать о лесе, о грибах, об охоте, о том, какая птица в какое время поет, как волк с волчицей от логова идут и как к логову, и еще многое другое.

И вот от этих увлеченных сбивчивых рассказов на Гриньку внезапно хлынуло горчинкой хвои, и теплой прелью упавшего листа, и свежим запахом мокрого речного песка; засвистело, застрекотало, залаяло, брызнуло, заухало огромно разнообразной и вечно живой жизнью синего леса.