Веселое горе — любовь.

Но выше уже говорилось, что судьба насмехалась над Журиным, даже просто издевалась над ним. Заманчивое на первый взгляд предприятие — лопнуло, как мыльный пузырь, при первом же соприкосновении с воздухом улицы.

Вот вы уже подумали, что Гринька, как какой-нибудь мелкий шкет, плохо подготовился к своему предприятию. И зря подумали! Журин целую неделю доставал для ящика подходящие доски. Потом стругал и полировал их стеклом. А еще потом, сколотив ящик, покрасил его великолепной розово-малиновой краской, купленной за гривенник у соседа-маляра. Даже деревянные части щеток — и те сияли розами и малиной.

Когда все высохло, Гринька приделал к ящику дощечку в форме толстой подошвы, и прочно прибил гвоздями старый отцовский ремень.

В первое же воскресенье отправился в центр города и, натаскав кирпичей, уселся на них возле большого шумного магазина.

Несчастья начались без всяких промедлений.

К Гриньке подкатил шкет в рваном, с чужого плеча, френче и, не говоря худого слова, треснул новоявленного чистильщика обуви по шее.

— За что? — спросил Гринька, глотая слезы обиды.

— Ха! — хохотнул шкет. — Ты откуда сюда примахнул? Расселся, фраер, тут, на чужом месте, да еще вопросы спрашиваешь?

И он легонько смазал Гриньку еще раз по затылку.

Мигом возле магазина собрались беспризорники. Они громко высказывали предположения, что Гриньки не было на месте, когда раздавали ум, и советовали оборванцу устроить новенькому «макароны».

Однако шкет ограничился угрозами и смылся. Огольцы тоже рассосались по окрестным улицам.

В конце концов, со всем этим можно было помириться. Тут не было ничего такого, очень уж страшного. Ну, треснут еще раз по шее. Подумаешь! А может, Гриньке удастся сколотить свой рубль до неведомых ему, но, несомненно, не очень-то приятных «макаронов»?

Гринька хорошо осмотрелся вокруг.

Неподалеку от магазина, у грубо сколоченных ящичков, сидели Гринькины сверстники, стучали щетками о ящики и орали во всю ивановскую:

Эх, крем-гуталин!
Почистим, гражданин!

Гринька тоже постучал щетками и выкрикнул: «Эх...» Но закончить свой пламенный призыв, завлекающий клиентов, не успел.

На' него искоса упала огромная тень. Радуясь появлению первого клиента, Гринька поднял голубые глаза и... похолодел от ужаса: перед начинающим чистильщиком стоял, широко раздвинув ноги, усатый, рыжий и, с первого взгляда видно, свирепый милиционер.

— Патент! — рявкнул милиционер, и его огненно-желтые усы взлетели вверх, как костер.

— Чего? — спросил Гринька и заморгал глазами.

— Где, говорю, патент? — сощурился вооруженный представитель власти. — На право чистки. Не понимаешь?

Гринька не понимал.

— Нету, — произнес он растерянно. — Позабыл дома, дяденька.

— Позабыл... — усмехнулся милиционер, и его нестерпимо горящие гуталинным блеском сапоги придвинулись к самому Гринькиному лицу. — Чтоб я тебя больше здесь не видел. Поймаю еще раз — и конец. Понял?

Он бросил хмурый взгляд вниз, подергал себя за усы и ушел.

Потом вернулся и сказал Гриньке:

— Здесь Советская власть, а не капитал. Она не терпит, когда мелкота деньгу зашибает. Тебе, дураку, учиться надо. Иди, сломай свой ящик.

Гринька любил Советскую власть, за которую погиб отец, и, кроме того, у мальчишки не было никакого желания найти свой «конец» от боевого оружия милиционера. Все-таки Журину только-только исполнилось девять лет, и, следовательно, он был совсем молодой человек, которому жить да жить.

И, глотая противные соленые слезы, он закинул свой великолепный сапожный ящик, покрытый розово-малиновой краской, в дальний угол сарая.

Приобретение голубей снова становилось неразрешимой проблемой и отодвигалось в туманную даль неизвестного будущего.

Мать не замечала этих судорожных попыток сына заработать деньги, и даже Гринькины отлучки с сапожным ящиком прошли мимо нее.

Ей можно простить это неведение, если знать, что Гринькиной маме в ту пору приходилось туго. Надо было кормиться и обшиваться, платить за квартиру и дрова, покупать керосин и — сверх этого — приобретать на бойне кости для Ласки. Поэтому мама «крутилась», «валилась с ног» и «сходила с ума».

Но все равно в этой небогатой деньгами и событиями жизни у Гриньки были свои маленькие радости. Главная радость в году — день рождения. В этот день Гринька, просыпаясь, первым делом совал руку под подушку, и там всегда оказывались или пугач, или кулек с конфетками, или новая рубаха. Пугач либо конфеты — стоящая штука, а рубаха всегда вызывала у Гриньки досаду: одежду мама должна ему шить или покупать без всяких именин. А иначе нечего было и рожать.

Теперь Журину должно было стукнуть десять лет, и он полагал, что в этот раз мать положит ему ночью под подушку что-нибудь существенное. В конце концов десять лет случаются не каждый день, и можно рассчитывать на серьезный подарок.

Наконец наступило утро его рождения. Только-только открыв глаза и очухавшись, Гринька запустил руку под подушку и сразу же нащупал там твердый и тяжелый сверток. Он поскорее вытащил его наружу, распутал шпагат и содрал газету.