Вершины и пропасти

– Может быть, они и правы… Правы, что не ждут смерти более страшной. Ведь, когда большевики придут, будет поздно. Вы знаете, что они с нами сделают? Убьют сразу? Уведут куда-нибудь? Или станут измываться прямо здесь? Если бы сразу… Если бы скорее…

– Ольга Валерьяновна, возьмите себя в руки! – сухо произнёс Акинфий Степанович. – Малодушие хвалы не достойно!

– Я не за себя боюсь, – стала оправдываться Дрожжина. – Я уже старуха… Но с нами же молодые женщины, дети…

Маня взяла Антона за руку, спросила негромко:

– У тебя есть оружие?

– Есть, – хрипло ответил Антон.

– Это хорошо. Если они войдут, ты, пожалуйста… – Маня осеклась, ещё крепче стиснула мужнину руку. – Ты ведь понимаешь, о чём я прошу, да? Обещай мне!

– Я обещаю…

– Спасибо.

Кланя с испугом переводила глаза с отца на мать, затем кинулась к деду, схватила его жилистую ладонь:

– Дедушка, что же это будет, а? – заплакала.

Акинфий Степанович обнял внучку за плечи, усадил рядом:

– Не слушай своих родителей. Им страх ум помутил. Ничему-то доброму не научили вас в ваших гимназиях и пансионах… Богу молиться не научили!

В этот самый момент из стоящего напротив поезда выскочил полковник колчаковской армии. Уже пожилой, совсем седой, он с отчаянием озирался по сторонам, ища спасения. В его дрожащей руке был зажат револьвер. За ним на перрон выбежала дама средних лет, схватила его за плечо, спросила истерично:

– Спасения нет? Ну, говори! Спасения нет?

Бедный полковник лепетал что-то неразборчивое, но она всё сильнее трясла его. Наконец, он вырвался, пошёл решительно туда, где наиболее гулко звучала канонада. Женщина догнала его и, схватив за руку, стала со слезами говорить что-то. Надя смутно почувствовала, что она просит мужа о том же, о чём только что просила Маня. Полковник остановился, стал медленно ходить по перрону, справляясь с тяжёлой мыслью, время от времени поглядывая на жену. Из вагона выскочила худенькая девочка лет десяти в коротком платьице, чулочках и ночных туфлях, бросилась с плачем к родителям:

– Папа! Папочка!

Полковник вздрогнул, шагнул к дочери, но остановился опять, взмахивая рукой, словно отгоняя назойливое наваждение. Девочка остановилась рядом с матерью, не чувствуя мороза. Теперь они обе смотрели на отца, а тот всё ещё колебался, терзался мучительнейшей борьбой в своём сердце. Наконец, полковник взвёл курок и посмотрел на жену полным любви, мольбы о прощении, невыносимой тоски и решимости взглядом. Она поняла его, кивнула, страстно обняла и поцеловала дочь и снова обернулась к мужу.

– Нет! Нет! – ахнула Надя. Ей хотелось выбежать из вагона, остановить эту трагедию, схватить за руку несчастного, потерявшего мужество человека и не дать ему совершить непоправимое. Но было уже поздно. Полковник поднял руку с зажатым в неё револьвером, крикнул надорванным, отчаянным, рыдающим, раненым голосом:

– Не отдам! Не отдам! Большевики будут издеваться над ними! Уйдём отсюда вместе!

Громыхнул выстрел, и женщина ничком упала на перрон. Девочка бросилась к ней, целовала, плача, смотрела непонимающе на почерневшего от горя и муки отца. А тот уже наставил дуло на неё. Девочка вскочила, схватила полковника за руку и, глядя ему в глаза, защебетала тонко и умоляюще:

– Папочка! Папочка, оставь меня! Дай мне жить! Оставь! Мне ничего не сделают большевики! Папочка, пожалуйста!

Этой мольбы не могло выдержать отцовское сердце. Содрогаясь от рыданий, он бессильно опустил руку. Он не мог отнять жизни у своего ребёнка. В заплаканных детских глазах не было прощения, не было понимания… Полковник смотрел то на дочь, то на мёртвую жену, то на задымлённое небо. На небо он смотрел особенно долго, словно ища в нём ответа и облегчения. Потом тряхнул головой, и усмешка муки и боли скользнула по его лицу. Девочка стояла на коленях, обнимая его ноги, плакала и молила:

– Папочка, жить! Зачем всё это, папочка? Бедная мама… Папочка, оставь меня! Жить! Жить!

Полковник посмотрел на жену, прохрипел:

– Прощай, я иду за тобой! – резко поднял руку и выстрелил.

Худенькая, посиневшая от холода девочка стояла на коленях между остывающими телами двух самых дорогих людей, закрывала руками заплаканное лицо и громко всхлипывала.

Не сговариваясь, Надя и Ольга Валерьяновна выбежали из вагона и бросились к ребёнку.

– Куда?! – крикнул было им Антон, но побежал следом.

Дрожащую, полубесчувственную девочку, не сводившую остановившегося взгляда с мёртвых родителей, принесли в вагон, уложили. Ольга Валерьяновна, забыв недавнее настроение, принялась хлопотать о ней.