Вершины и пропасти

– У них был другой выход! – резко сказал Дрожжин, нервно дёргая тонкий ус. – У солдат, у мужиков – у всей этой беженской толпы! Они могли защищать свою землю с оружием в руках! Посмотрите, посмотрите, сколько здоровых мужчин в этом потоке! Собрать их всех – вот вам и армия! И никакие большевики не одолели бы! А они предпочли бегство борьбе… Та же смерть, только ещё и позорная. Да нет, хуже! Тот, кто борется, всегда имеет шанс победить. Но тот, кто опустил оружие, повернулся спиной и побежал, тому нет спасения. Все эти люди, Надежда Петровна, платят за свою трусость. И за их трусость платим и мы заодно.

– Пропадает народ… – покачал головой Акинфий Степанович.

– Интересно, останется ли что-нибудь от нашей России? – вздохнула мать Дрожжина, Ольга Валерьяновна.

– Бурелом да кустарник останется, – отозвался старик. – Этак, вот, если лес рубят нерачительно, то на месте порубок болота и бурелом остаются. А с того оставшиеся деревья жучок точить начинает. И гибнет лес. И на месте сильных могучих деревьев плохонькие да чахлые подрастают, ни на что не годящиеся. Да кустарник ещё. Вот, Россия такой лес и есть. Добрую породу изведут теперь, а останется так, дрянцо – ни избы сколотить, ни печи истопить. Нескоро лес возрастёт.

Антон молчал. Его больше беспокоила теперь не судьба России, а то, что слишком медленно шёл польский эшелон, и никак не отрывался от красных. Те же не дремали и через десять дней пути напомнили о себе на станции Тайга.

Ранним утром Надю разбудили выстрелы. Отдёрнув штору, она увидела, что все спутники её уже проснулись и недоумевают, в чём дело, так же, как и она. На лицах застыло выражение испуга и вопроса. Маня обнимала девочек, чуть слышно шептала им что-то успокоительное. Явственно застучал пулемёт. Дрожжин достал револьвер:

– Я пойду узнаю, в чём дело!

Жена повисла на его руке:

– Андрей, не ходи! Прошу тебя!

– Вера, я должен…

В этот момент в вагон вскочил смертельно бледный Квасневецкий, известил дрожащим от волнения голосом:

– Мы окружены! Большевики окружили станцию! Наш паровоз ещё в ремонте, в депо, и мы не можем ехать! Начался бой…

– Как не можем ехать? – ахнула Маня. – Нас что же, убьют?! А дети? Что будет с нашими детьми?!

Но капитан уже исчез. За ним из вагона выпрыгнул, вырвавшись из рук рыдающей Веры, Дрожжин.

– Господи, что теперь будет! – простонала Вера, закрывая лицо ладонями.

– Манюша, быстро одень детей, – нервно сказал Антон.

– Зачем их теперь одевать? – бессильно вымолвила Маня. – Куда мы можем пойти? Он же сказал: мы окружены…

– Мама, успокойся, – сказал ей сын. – Может, ещё обойдётся.

При этих словах Надя впервые заметила, что за то время, которое минуло с тех дней, когда она обучала этого мальчика французскому, Денис сильно возмужал и говорил теперь, как взрослый. Она подошла к распахнутым дверям вагона, у которых стояла плачущая Вера. Под соседним эшелоном польские солдаты, скрывшись за тёмными колёсами, стреляли из винтовок по наступавшим красным. Всё громче, всё чаще долбил пулемёт.

– Красные атакуют «Забияку»! – крикнул кто-то.

Русский броневик «Забияка» стоял совсем близко…

– Это конец! – вырвалось у Мани. Она сидела неподвижно, полубесчувственная, уставившись расширенными глазами в одну точку.

Единственным, кто сохранял спокойствие, был Акинфий Степанович. Ни один мускул не дрогнул в сморщенном, хмуром лице. Надя подумала, что старик, вероятно, молится про себя.

– Господи! Взгляните сюда! – вскрикнула Ольга Валерьяновна, смотревшая в окно по другую сторону поезда.

Метнулись на зов, прильнули к стеклу. Там, на снежном насте лежало множество убитых. И в рассеянном дыму было видно, как бегут поляки навстречу наступающим большевикам в белых меховых шапках с красными лентами. Что-то страшное творилось вокруг русских эшелонов, в которых ехали офицеры и их семьи. Из санитарного поезда выскочил седой врач, огляделся кругом, приставил дуло нагана к виску и нажал на курок. Выбежавшая сестра милосердия увидела его бездыханное тело, всхлипнула, извлекла из кармана какую-то склянку, выпила её содержимое и упала рядом. Надя прижала пальцы к губам. Подумалось, что в этом поезде осталось много раненых и больных. И теперь им совсем некому помочь. И… что же будет с ними? Что с ними сделают большевики? И со всеми что сделают?

– Отойдите, отойдите, господин полковник! – истеричный вопль. Это кричал польский солдат приближавшемуся офицеру. Тот замер, и обезумевший солдат взорвал гранату. Звякнули разбитые стёкла, рассеялся дым, и уже не было солдата, а лишь разбросаны по снегу окровавленные части ещё мгновение назад молодого, сильного тела.

– Надя, отошла бы ты от окна, – подавленно сказал Антон. – И вы тоже, Ольга Валерьяновна. Не стоит вам обеим видеть всего этого…

Ольга Валерьевна не шелохнулась. Смотрела, словно окаменев, на акт страшной драмы. Её красивое, породистое лицо, покрытое сетью мелких морщин, было бледно, губы плотно сомкнуты. Наконец, она проронила: