Вершины и пропасти

Биргир не ответил, только ресницы, длинные, как у всякого южанина, задрожали. Он боялся, однако отвечать не желал. Мирра ожидал терпеливо; у Кальва же столько терпения не было, и через минуту-другую он почесал в затылке, хмурясь.

– Этак мы здесь заночуем… Может, сдавить ему колено, чтоб лопнуло, как орех? – предложил он, похрустывая кулаками. – Так поступить было б не по закону, но по разуму; а закон нам что говорит? Что на поле боя надо поступать разумно, без горячки, и по совести; совесть же моя говорит, что нехорошо добрых воинов, переживших трудную битву, держать без отдыха до самой ночи, а то и до утра. Стало быть, надо поскорей вызнать правду, а человек всяко становится разговорчивей, если колено ему раздавить, как орех.

Хоть слова его отнюдь не располагали к веселью, Фог с трудом сдержала смешок: ей наконец открылся и другой секрет – почему Кальва называли занудой.

– Да ты, братец, как одичалый зверь, – улыбнулся Мирра – и чуть двинул мечом, срезая у Биргира клочок бороды вместе с кожей. – Зачем же сразу браться за колено, когда можно размозжить пальцы по одному? А лучше позвать знающего человека. Прибился на днях к моей дружине, видишь ли, один рыжий оборванец. Болтливый, пожалуй, но на том его недостатки заканчиваются, а достоинства велики и неисчислимы. Он сведущ и в иноземных наречиях, и в законах, и во всяких хитростях… а ещё в пытках. Готов спорить, и часа не пройдёт, как он развяжет язык любому молчуну. Но я, признаться честно, подождал бы и два часа, посмотрел бы, как он работает. Что скажете, друзья?

На висках у Биргира выступила испарина; он сглотнул несколько раз, облизнул пересохшие губы, но промолчал.

– Я скажу, что вы как одичалые звери, – неожиданно произнёс Сидше с интонациями любезного торговца с праздничного базара в Шимре. – Пытки, увечья… Зачем пачкать руки, если можно обойтись без крови? Есть у меня одно снадобье, которое вызывает сильную жажду. Если дать его человеку, а потом оставить наедине с самим собой, то он через час-другой уже будет рвать зубами собственные жилы, лишь бы напиться, а за чашу воды выдаст любые секреты. Что скажете?

Воцарилась тишина; на горле у Биргира заполошно билась венка, и он уже не мог держать глаза закрытыми – смотрел то на одного, то на другого; то разевал рот, то снова стискивал зубы так, что раздавался хруст…

«Колеблется, – поняла Фог. – Что же ему посулил лорга… или он надеется протянуть немного время, а там и спасение недалеко?»

Ей стало не по себе.

– Что-то вы как одичалые… дети, – вздохнула Эсхейд, устало перекидывая растрепавшуюся косу через плечо и приглаживая выбившиеся из плетения пряди. – Не надо ни пыток, ни ядов. Сейчас мой супруг закончит пользовать раны и придёт сюда, а там уж молчи – не молчи, а все секреты наружу выйдут. Мастер он у меня головы морочить… Вот только боюсь, что он после битвы слишком устал, а потому может ненароком из человека слабоумного сделать. Так что ты б сам лучше заговорил, Биргир, – добавила она. – Ты учёный муж; мудрость твоя прославлена, и я сама, бывало, к тебе за советом ездила… Печально было бы видеть, как ты пускаешь слюни и тетешкаешься, как младенец, – качнула она головой. – Так что говори; я же могу пообещать: что б ты ни сказал, я сама тебя жизни не лишу – и другим не позволю. В память о старой дружбе.

– Не было никакой дружбы, – хрипло ответил Биргир, избегая поднимать на неё взгляд.

– У тебя, может, и не было, – ответила Эсхейд спокойно, не спуская с него глаз. – А у меня была.

Он сглотнул; прикусил губу; выдохнул коротко… и начал рассказывать.

Всё это началось не двадцать и даже не тридцать лет назад, а куда раньше. Ещё при том лорге, который приходился нынешнему, Захаиру, прадедом и кимортов в целом привечал. Но не всех и не всегда; была у него любовница из Шимры, которая не сошлась характерами с одним из кимортов в столице. Затем случился пожар – едва полгорода не выгорело, а обвинили отчего-то того самого киморта, и вскоре он уехал прочь вместе с многими и многими своими товарищами.

А после и вовсе, как говорили, сгинул.

Любовница лорги покрутилась в столице ещё несколько лет, но потом, когда тот погрузнел и обрюзг от частых пиров, тоже исчезла. А когда лорга умер, то к власти пришёл его сын – и уж он-то кимортов на дух не выносил; даже пытался избавиться от статуй Брайны, но не вышло. Он был изворотливым, мстительным, злопамятным… и ещё дотошным в том, что касалось истребления врагов и тех, кто метил на престол. Любой, кто вызывал недовольство правителя, рано или поздно исчезал; никто не мог рассчитывать на милосердие – ни старый соратник, ни доблестный воин, ни искусный мастер, ни молодая любовница, ни сын-наследник, только что женившийся. Как раз в то время стало меньше становиться кимортов на севере: якобы одарённые дети отчего-то рождались реже, да и эстры – вот удивительно – почти не заглядывали в эти края, странствуя по миру.

А ещё именно тогда на юге начали особенно цениться белокожие и светловолосые рабы.

Или рыжие; рыжие даже больше.