Верная

– Нино! – одёргиваю дочь, прежде чем доходит, как Горозия может отреагировать на её имя. «Нино» на секунду повисает в воздухе и падает в топку гнева Горозии, подпитывая и без того не думающий затихать огонь. Языки пламени взмывают вверх. Я буквально кожей чувствую, как они меня лижут. Испепеляют… Одно удивляет: почему огонь не перекидывается дальше – на столики, стулья, стены и свисающие с потолка гирлянды искусственных цветов, которыми украшали залы.

– Я… Кхм… Не знаю. Наверное, зависит от того, какие это слова.

– А почему взрослые могут употреблять какие-то слова, а дети – нет? – расставляет сети моя несносная доченька. – Разве это не дискредитация по возрасту?

– Иисусе… – Я не знаю, к словам ли Нино относится этот отчаянный комментарий, или к ситуации в целом, просто Серго, наконец, заставляет меня посмотреть на него и то, что я вижу, лишь усугубляет мою агонию. – Сколько тебе лет, Нино? – уточняет он сипло.

– Почти пять с половиной, – отмахивается та, – Знаю-знаю, многие думают, что я старше. Просто я… Кать, как ты говоришь? «Шибко умная»?

– Не по годам развитая, – усмехается Катерина.

– А если так, почему я не могу употреблять слово «блудница»?

Удивление, написанное на лице Горозии, трудно описать словами. На какое-то непродолжительное время оно перекрывает собой даже его ярость в мой адрес. Я утыкаюсь в коробку с остывшими остатками картошки, делая вид, что ничего интересней в жизни не видела. Смотреть на него – нет сил.

– Потому, что ты не понимаешь его доподлинный смысл.

– Не понимала! – уточняет Нино. – Но потом я сверилась с толковым словарём. Мне бабуля подарила на день рождения, – поясняет для Горозии.

– И всё равно не поняла, – я упрямо стою на своём.

– А вот и поняла.

– И кто же такая блудница?

– Дашка Синицина. Она сначала с Тёмой гулять ходила, он ей цветы на клумбах рвал. Однажды даже маленькую берёзу припёер с дуру – увлёкся. А теперь? Теперь, знаешь, что происходит? Она на моего Толика переключилась. В платье новом на площадку выперлась и давай на самокате вокруг него кружить!

– Надеюсь, Толик на повёлся на эту провокацию. – Я смеюсь. Сдают нервы…

– Я тоже, – хмурит медные брови Нино. Солнце льёт через огромные окна в крыше, высекая одинаковые золотые искры на головах отца и дочери.

Серго прячет лицо в ладони. Сжав виски, большим и средним пальцами трёт. Как будто его череп раскалывается прямо в этот самый момент, и если он уберёт руку, тот развалится у нас на глазах.

– Извините… Я тут кое-что вспомнил… Мне надо…

Что надо – не договаривает. Встаёт и, пошатываясь, как пьяный, уходит.

– Ох… – выдыхает Катерина.

– Не надо. Молчи, – говорю я.

– Что – не надо? – изумляется Нина.

– Я не тебе. Ты есть будешь? Давай я горячего закажу.

– Давай. А что это за дядя? А как его зовут? Это твой друг? Или твой коворкер? – миксуя русские и только-только выученные слова на английском, интересуется моя дочь.

– Это… мой начальник. Сергей Зурабович Горозия.

– У тебя есть начальник? – разочарованию Нинуськи нет предела.

– Пойду всё-таки закажу поесть, – не считаю нужным комментировать очевидное.

Всё происходящее кажется сценой из плохого фильма. Насколько велик был риск встретиться вот так, в многомилионном городе? Ноль целый, ноль десятых процента? А вот ведь. Встретились. Так… нелепо. Настолько необратимо. Глупо… Глупо всё. И разговор этот о блудницах – особенно.

– … почему ты считаешь, что я должна перед тобой отчитываться обо всех, с кем я сплю?

– Чтобы я понял, наконец, какого чёрта происходит! И нахрена тебе это всё? Я тебе зачем, м-м-м, Женя? Ты мазохистка? Нимфоманка? Кто ты?

О, да господи! Да… Да! Мазохистка. Да. Нимфоманка! Если моя любовь к нему превратила меня в… это, то да. Почему я соглашалась с ним спать? Потому что даже не доходя до оргазма, я кайфовала, я наслаждалась тем, что он… он со мной. Внутри меня. Как угодно… Потому, что даже ничего мне не давая, он до меня всё-таки снисходил. Тогда мне и этого было достаточно. Теперь? Нет, пожалуй.

Как страшно. Страшно потому, что теперь нам определённо не избежать объяснений. Страшно даже просто возвращаться офис, хотя я не знаю, куда он от нас сбежал.

Но делать нечего. Работы много.

– У себя?

– Да.

Я киваю и уединяюсь в своем кабинете. Посчитает нужным – придёт. А если нет? Тоже неплохо. Остаток рабочего дня проходит будто мимо. Я что-то делаю, решаю какие-то чрезвычайно важные задачи, кому-то звоню, а сама не здесь. Убегаю при первой же возможности.

Как и всякий другой вечер, вечер пятницы провожу с дочерью. Мы набираем в миску попкорн и, обнявшись, смотрим мультик. Но мы больше не одни. Она – уже не моя тайна. Целую маленькие ручки, щекочу живот. А в затылке стынет, словно он за спиной и на нас пялится. Я то и дело оборачиваюсь, чтобы убедиться – это всё лишь мой страх.