Верь мне

– Нет, нет, нет… – продолжает тарабанить Соня. – Если ты… Если ты женишься на ней… Неважно, каким будет этот брак… Не смей ко мне приближаться, Саш! Если имеешь хоть каплю уважения, хоть каплю сострадания, хоть каплю той любви, о которой говорил… Не смей, Георгиев, слышишь!!! – рыдая, соскальзывает ногтями по моему лицу вниз. Бессильно зажимает в кулаки мою рубашку. Пытается трясти. Физически ни хрена у нее, конечно, не получается. А вот внутри… Рушит все, что есть. – Я не буду с тобой, пока ты с ней!

– Я не с ней!

– Ты меня понял!

– Соня…

– Пусти! Пусти, сказала!

– Соня!

– Пусти!

– Соня!

Как она ни толкается, я не выпускаю. Но в какой-то момент, доведенная до непонятной мне крайности, Соня набирает в легкие воздух и выпаливает:

– Я докладывала о тебе Полторацкому! Все рассказывала! Все, что ты говорил и делал… Все, чем делился! Не могу сказать, что лишь ради этого была с тобой… Конечно, нет… Но шанса не упускала!

«Какого шанса?» – первая мысль в моей голове.

Зачем?!

Я не знаю, как на такое реагировать.

Сука… Я просто не знаю!

«Плоть можно обуздать. А вот сердце подводит. Не только меня, правда? Ты ведь сам… Шесть дней назад был в Киеве…»

Блокирую эти разрушительные мысли на старте.

Не хочу в это верить. Не хочу!

– Врешь, – сиплю убито.

Зло и отчаянно жду подтверждения.

– Нет… Не вру… – скулит Соня, размазывая по щекам слезы. – Возьми вот… – телефон мне свой тычет. – Почитай…

У меня под ребрами с такой силой выкручивает, что хочется заорать. Раскинуться в этом крике на таких децибелах, чтобы уже разлететься, мать вашу, на рваные лохмы и, наконец, каждой своей проклятой клеткой подохнуть.

Тошнота подпирает горло, когда вижу первые строки переписки.

Тимофей Илларионович: Александр ничего не говорил по поводу «Южного региона»? Тут, наверху, такие слухи прошли, что скоро его выставят на аукцион.

Сонечка Солнышко: Он сказал, что хочет его купить. Думаю, вся «пятерка» будет в доле. Больше ничего не знаю.

И у меня, блядь, все обрывается.

Вдыхаю, словно в приступе астмы. И выдыхаю так же. Перед глазами рябь идет. Не знаю, как удерживаюсь на ногах, так убойно шатает. Пячусь, не видя перед собой Соню. Тупо стена передо мной. Полная слепота. И дыхание амплитудой берет на бурю.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вдох-выдох…

Даже не пытаюсь больше говорить. Развернувшись, ловлю приход сумасшедшего головокружения. Но это не останавливает. Иду на выход, расталкивая воздух пылающим в адском огне телом.

Не верю… Не верю… Не верю!

«Ты мне нужна…»

«И ты мне нужен…»

Нужен… Зачем?..

Ведь она так ни разу и не сказала, что любит… Она не сказала…

[1] Оселедец – длинный чуб, оставляемый на лысой голове.

31

Я всегда буду за тебя.

© Людмила Георгиева

Мне несвойственна нерешительность. Но перед дверью в квартиру сына, сжимая вспотевшими ладонями ключи, я все же ненадолго притормаживаю. Давно у него не появлялась. Оттягивала этот визит, до последнего не желая принимать реальность, с которой, уже понимала, здесь неизбежно столкнусь.

Наверное, каждой матери знакомы чувства страха, растерянности и полной беспомощности, когда она замечает в своем ребенке первые тревожные изменения и из-за отсутствия возможности решения проблемы какое-то время пытается это игнорировать. Ищет ресурс в себе, до того как придется столкнуться с полным осознанием, чтобы не впасть в тот ужасный миг в позорную истерику, а сразу же начать действовать.

У моего сына симптоматика не наркомании, не алкоголизма, не неизлечимой болезни, не какой-то психопатии или маниакальной жестокости. Но то, что я считываю из его действий, несет для него настоящую смертельную опасность.

Вставляю ключ, проворачиваю замок и вхожу в квартиру. Замирая у порога, по привычке окидываю помещение внимательным взглядом, не упуская ни одной детали.

Знаю, что Саша отказался от услуг клининга. Знаю, что с момента разрыва с Богдановой не впускал в свое жилище никого. Знаю, что сам, если не считать рабочие часы в офисе компании, проводит здесь большую часть оставшегося времени.

Мне трудно представить сына с тряпкой, но, тем не менее, квартира выглядит чистой. Даже если с напольным покрытием справляется робот, то остальные поверхности нужно кому-нибудь протирать вручную.

Неужели он делает это самостоятельно? С какой целью? Лишь бы только никого постороннего здесь не было?

Стараюсь не думать о том, что, вторгаясь в его мир, нарушаю что-то незыблемое, важное и, возможно, даже священное. В моих действиях относительно сына никогда не было желания как-либо навредить. Я не стремлюсь нарушить его душевный покой. Хочу лишь разобраться. И при необходимости предотвратить катастрофу.

Время пришло. Дальше тянуть некуда.