Верь мне

В раскалывающейся от боли голове почему-то всплывает тот ужасный эпизод жизни, когда я зашел в квартиру Христова и увидел на разобранной кровати полуголую Соню. С новой силой накатывает злоба. Не на нее, конечно. На мою помешанную на власти мать. Относительно Солнышка в этот момент такая жалость захлестывает, что я едва сдерживаю стон.

Разорвать бы ту, которая повинна непосредственно в той адовой сцене. Разорвать бы! На куски! И этого державного хера с ней!

Понимаю, что мне уже должно быть похрен на все, но… Меня все еще, сука, потрошит зверски.

Ярость, стыд, разочарование, отвращение… Ничего из этого я проживать не хочу. Но заглушить не способен. Лишь сильнее киплю. Меня, блядь, расфигачивает изнутри на куски.

– Я здесь только для того, чтобы известить: наблюдаю за вами два месяца. Почти каждая встреча в этой долбаной гостинице мною записана. Жадность фраера сгубила, а тебя, гос-дед, что? – с выверенной мимикой вздергиваю бровь и ухмыляюсь. – Однажды ты уже из-за моей матери работы лишился. Неужели жизнь ничему не учит? Плоть слаба?

– Что ж… – шелестит старый козел со скрипом. – Плоть можно обуздать. А вот сердце подводит. Не только меня, правда? Ты ведь сам… – пауза, и жалкая усмешка. – Шесть дней назад был в Киеве.

Это изобличение звучит как взрыв. Разрывая барабанные перепонки, он оставляет после себя только писк неисправности. Сердцебиение следом в ровную линию ложится. Нутро трещит от натуги в попытке поднять ее хоть в одной точке. Но это, знаете, тот момент, когда твоему организму не хватает мощности, чтобы механизм заработал.

Жжение и покалывание сменяет дрожь.

Я совершаю вдох и, прищуриваясь, на первом ударе сердца, ощущаю себя будто в какой-то древней короткометражке о Диком Западе. Образно говоря, выхватить из кобуры пистолет и закричать Полторацкому в рожу крылатую фразу «В городе новый шериф» возможности нет. На амбициях подмывает, конечно. Но я понимаю, что любой эмоциональный выплеск чреват последствиями. Не время сейчас стреляться. Выдерживая абсолютно, как мне самому кажется, хладнокровное выражение лица, медленно перевожу взгляд на мать. Смотрю только для того, чтобы убедиться: она тоже в курсе.

Один – один.

И мысли врассыпную.

Почему мать молчала? Что задумала? Как мне действовать дальше?

Совершенно точно одно: прогибаться я не стану.

Так ничего и не сказав, разворачиваюсь и, сохраняя видимость того, будто меня ничем не пронять и не пошатнуть, неторопливо покидаю гостиницу.

По пути в цветочный магазин все, что я делаю – усердно таращусь на дорогу и пытаюсь справиться с гребаными скачками давления. Принять осведомленность матери удается с трудом. Не то чтобы я реально мнил себя неуловимым, но полагал, что раз она молчит, значит, наши отношения с Соней остаются тайной для всех.

Дебил. Наверное, это единственное, что я способен о себе сказать сейчас. Но рефлексировать некогда. Принимаю решение действовать по обстоятельствам. И давить на то, что связь матери с Полторацким в любом случае нарушает больше соглашений. Это главное, что я должен дать им понять.

На выписке Чарыных жены с ребенком отключаю великого комбинатора и нагибатора полностью. Даю голове остыть, а сердцу – расслабиться. Пока не вижу в веселой толпе родни и друзей Чарушиных свою Богданову.

Как я должен расслабиться, когда она смотрит?

Многое способен вынести, не моргнув глазом. Но один лишь взгляд Сони – есть в нем нечто запредельно химическое – вызывает у меня резкий выброс адреналина. Это первым делом. Сразу же за этой реакцией в мозгу вырабатывается дофамин. Дальше меткими выстрелами летят эндорфины.

Вроде как думающий человек, а самцовская натура берет верх. Беснуется и готовится к каким-то ритуальным, мать вашу, танцам. Просыпаются определенные первобытные замашки, природой которых заложено агрессивное доминирование и диковатая демонстрация силы, достоинства и, сука, красоты своего вида.

Я очарован, возбужден и охренеть как сильно влюблен.

С трудом держу дистанцию. Но, блядь, судя по тому, как стремительно краснеет Соня, взглядом выдаю себя с лихвой. Хорошо, что все остальные сосредоточены на выходящих из роддома Чарушиных. Солнышко тоже уводит свое внимание на них. Я беру из рук отца Тёмыча шампанское и подключаюсь к торжеству. Вскоре реально радость за друга чувствую. Ну, и зависть, не скрою. Самую малость.

В нашей пятерке уже двое обзавелись семьями и стали отцами. Тоха на подходе. Подумать только! От этого ебаря-террориста никто не ожидал, что он когда-либо надумает остепениться. А он взял и влюбился в одну из младших сестер Чары. Я давно замечал, что у него к ней что-то нездоровое. Предупреждал, конечно, чтобы не вздумал трогать. Так этот маньяк мало того что вскрыл Маринку, еще и обрюхатил ее. Чарушин, естественно, рвал и метал, когда узнал. Думал, убьет его. Ну, он, разумеется, попытался. Если бы не мы с пацанами, точно бы добром не кончилось. А потом появилась сама Маринка, и… Всем сразу стало понятно, что у них все более чем серьезно. Вот теперь ждем следующую свадьбу в январе.