Верь мне

Пару минут спустя я уже сижу между раскинутых ног Машталер и разрываю мотню ее колготок. Трусы набок, фаллоимитатором раздвигаю половые губы. Все действия тупо на механике, но меня все равно пробивает дрожью.

– Шире ноги, – командую резко. – И не вздумай, блядь, рыпаться! – рявкаю, когда она пытается смять торчащую пачку, чтобы что-то там увидеть.

Влада повинуется и застывает, оставляя в покое барьер.

Течет она, походу, давно. И это, мать вашу, реально, хорошо. Потому как я не знаю, что было бы, если бы мне еще пришлось ее, сука, возбуждать. Загоняю в нее фаллоимитатор, как только чувствую, что он готов зайти.

Влада стонет. Я глохну.

С затяжным писком в ушах и с одуряющими ударами сердца за грудиной начинаю ее жестко ебать этим, мать вашу, чертовым Джорданом.

– Ах… Ах… ­А­-а-а… А… А… А… А… А…

Она орет, а я ловлю себя на мысли, что после этого гребаного контакта точно стану импотентом. Отвращение к происходящему настолько велико, что я одной лишь силой воли сдерживаю тошноту и добиваю ее.

Влада тащится, но никак, черт ее дери, не кончает. А может, я просто теряю терпение и слишком быстро этого жду. Для меня ведь каждая секунда – мрак.

Перемещаясь, надавливаю крепче. Усиливаю стимуляцию верхней части влагалища и долблю. Долблю ее так быстро, что у самого дыхание срывается, и начинают вылетать из нутра хрипы. Звуки сливаются, в комнате становится так шумно, будто тут реально бешеная оргия разворачивается.

Я молюсь. Молюсь всем богам, чтобы она уже достигла своего чертового оргазма. И когда это, наконец, происходит, общая какофония стонов, вздохов и криков достигает таких децибел, что кажется, взрывается сам воздух.

Отбрасываю фаллоимитатор в сторону и, не дав Владе толком продышаться, практически наваливаюсь сверху. Сжимая залипшей в смазке рукой подбородок, заставляю ее концентрироваться.

– Имя?! – требую грубо.

– Бенджамин…

Тут же встаю, подбираю телефон и покидаю спальню.

[1] Черный дельфин – тюрьма в России, в которой находятся самые опасные преступники. Заключенные в ней спят при включенном свете и постоянно находятся под видеонаблюдением.

39

Пока дышу, должна лететь к нему на помощь.

© Соня Богданова

Жизнь – это то, что мы делаем с миром. Но что, если твой мир разрушен, а в новом ты, несмотря на все старания, никак не приживаешься?

Я обожаю Париж. Я люблю свое кафе. Я кайфую от того, что начала писать книгу. Но вместе с тем… Я не могу избавиться от ощущения, что все это временно, как долгая-долгая пауза, вставленная в русло моей настоящей жизни.

И сейчас эта пауза, по всем ощущениям, должна закончиться.

Но… Нет.

User023695: Только между нами. Никому больше знать не нужно. Иначе твой Георгиев точно пострадает.

Это последнее, что пишет мне «тайный доброжелатель», обещая какие-то подробности. А вместо этого… Пропадает!

Стоит ли говорить, что после этого я буквально схожу с ума??? Да, это происходит! Я задыхаюсь от дикого, ни с чем не сравнимого, всепоглощающего чувства страха. На нем зацикливается моя мозговая деятельность. На нем функционирует моя нервная система. На нем пашет мое сердце.

Да боже ж мой… Ему подчиняются абсолютно все процессы в моем организме!

Перед глазами безостановочно мелькают ужасные кадры моих двухмесячных кошмаров, которые, кажется, вот-вот грозят стать реальностью. Если не предпринять меры… Нужно предпринять меры! Срочно что-то сделать! Но что?! Господи, что???

Тахикардия, мышечные спазмы, жуткая дрожь, жгучие судороги, разрывная боль за грудиной… И паника, паника, паника…

Пытаюсь писать этому доброжелателю. Но сообщения не доходят, и все.

«Только между нами… Иначе твой Георгиев точно пострадает…»

Но что же делать???

Хоть головой об стену бейся! Хоть во всю глотку ори! Хоть волосы на себе рви!

Господи, если бы дали возможность предотвратить самое страшное, я бы жизнь свою без раздумий разменяла.

Порываюсь позвонить Тимофею Илларионовичу… Набираю и отключаю. Вроде и понимаю, что что-то тут не то, и надо бы подключить профессионалов, но… Могу ли я так рисковать??? Я не способна даже успокоиться и подумать трезво. Поэтому не доверяю ни одному своему решению. И у двери спальни, которую в моей квартире занимает во время своих чертовых визитов Сашина мама, тоже торможу. Сжимаю поднесенный к деревянному полотну кулак и, так и не постучав, плетусь обратно в свою комнату.

Уснуть я даже не пытаюсь. Нахлебавшись капель Анжелы Эдуардовны, не выпуская из рук мобильного, всю ночь стою у окна.

Сонечка Солнышко: Привет. У тебя все хорошо?

Это первое сообщение, которое я решаюсь написать Георгиеву после того болезненного прощания. И знаете, что я обнаруживаю? Отправка невозможна. Я у него заблокирована!

Осознание этого меня попросту оглушает и как будто бы парализует. Сжимая себя руками, таращусь на свое отражение в оконном стекле. Ни моргнуть, ни вдохнуть неспособна.

О, если бы была все-таки эта возможность прямо так… Умереть на месте!

Сколько можно страдать???