Верь мне

Едва моя задница прижимается к сиденью, Георгиев натягивает на меня спасательный жилет. Я смотрю в его чрезвычайно сосредоточенное лицо, пока он затягивает ремни и защелкивает фастексы, и чувствую, как с каждой уплывающей секундой нарастает мое сердцебиение.

А потом… Саша вскидывает голову. Задерживает на мне какой-то абсолютно невыносимый, пылающий смертельной тоской взгляд. И я будто тот самый Титаник разбиваюсь об лед.

– Нет…

– Прощай, – обрушивает мой главный антигерой, спешно приглаживая одной рукой мои волосы.

Пока я оторопело таращусь на него, сжимает затылок. На мгновение застывает в этом положении. А затем, прикрывая веки, резко с отрывистым вздохом отворачивается и быстро покидает катер, чтобы возвратиться обратно на борт судна, где продолжает нарастать хаос.

Шатохин что-то говорит… Вроде просит меня держаться… Я особо не реагирую… Даже когда он заводит мотор и направляет катер в море, не мигая, смотрю на яхту, которая станет моим личным призраком.

«Никогда не прощайся со мной, ок?», – всплывает в моем сознании, прежде чем сердце окончательно с феерическим залпом разлетается на осколки.

35

Стараюсь не думать о ней .

© Александр Георгиев

Чуть больше двух месяцев спустя,

начало декабря

– Зима в этом году не торопится, – проговаривает Титов, глядя с едва заметной улыбкой на раскинувшееся перед нами темное море.

– Это на что-то влияет? – отзываюсь я равнодушно.

Шагнув к парапету набережной, выбрасываю в металлическую урну окурок. И тут же выбиваю из пачки новую сигарету. Влажный ночной воздух резво просачивается сквозь ткань рубашки и достаточно ощутимо пробивает холодом плоть, но я не спешу застегивать пальто.

Мне нравятся эти ощущения. Это освежает и тонизирует. Заставляет чувствовать себя живым.

Подкуривая сигарету, хмуро смотрю на все шире ухмыляющегося морского владыку.

– Сколько тебе лет, Александр?

– Это имеет значение? – выдыхаю между неторопливыми глубокими затяжками.

Титова тяжело разгадать. Иногда кажется, что ключа к нему нет. И самое главное, трудно понять: нужен ли он мне. Первоначальный план предполагал, что все вопросы с ним будет решать Чарушин. Но Адам Терентьевич заявил, мол, прежде чем впрягаться с нами в дело, должен разобраться, что собой представляет рулевой. То есть я.

И вот уже которую встречу он, мать вашу, пудрит мне мозги какой-то сраной философией.

– Сколько? – повторяет с той же ухмылкой.

Я прихватываю сигарету губами. Хмуро глядя на него, не спеша совершаю очередную затяжку. Так же медленно выдыхаю.

Титов не моргает. Да в принципе в лице не меняется.

– Пару недель назад исполнилось двадцать три, – озвучиваю по факту.

– Зеленый.

Я не улавливаю в этом заключении пренебрежения. Не допираю в принципе, что дает ему эта информация, но то, что он делает какие-то выводы – очевидно.

– Стар я для всех этих разборок. И, честно признаться, в последние годы стал закрывать глаза на происходящее в нашем городе дерьмо, – сообщает Адам Терентьевич приглушенно, впервые приближаясь к основной теме.

Сунув руки в карманы пальто, неторопливо шагает вперед. Я машинально подстраиваюсь. Глядя на мерцающий вдалеке фонарь, на ходу курю.

– Но? – толкаю то, что висит в воздухе.

– Но я помню себя в твоем возрасте. Помню те амбиции, стремления и мотивацию. Помню, как это заряжает, лишая необходимости в отдыхе. Помню, что такое быть влюбленным в суровых условиях гребаной клановой войны.

– Я не люблю свою жену, – сухо вношу в его слова коррективы.

Просто потому что планирую оставаться честным. До конца.

Титов это определенно ценит. Останавливая на мне взгляд, хитро улыбается.

– А я не о ней говорю, – выдает ровно. Выдерживает паузу. И так же спокойно добивает: – Только о той, которую ты запер во Франции.

По моему еще секунду назад полностью расслабленному телу резко разливается огонь. Сердце яростно толкается в ребра и спустя одно короткое мгновение принимается колотиться с утроенной силой. Я незаметно перевожу дыхание и агрессивно торможу все эти реакции. Болезненное сокращение мышц и колкая дрожь по коже – вот чем заканчивается этот реактивный выброс.

Но жар за грудиной остается. Полыхает в одной точке, стремительно размораживая все, что я там запер.

Вспоминая, как старый черт Титов пару минут назад интересовался моим возрастом, невольно усмехаюсь.

Сука… Изучил мою жизнь от рождения до гребаного армагеддона. И разыгрывает тут непонятные партии.

– Как вы узнали, что Соня там? – все, что я спрашиваю, сохраняя внешнюю невозмутимость.