Венец терновый (2)

Старый атаман был взбешен, Юрий видел, что Сирко с трудом обуздывает клокотавшую ярость. Обвинение было страшным, на него требовалось отвечать, и Юрий заговорил, не скрывая горечи:

— Ты сам видел казачьи городки по Кальмиусу — церкви заброшенные и разрушенные, казаков там едва три сотни наберется, кто в бой пойти может. Населения всего, если беглых подсчитать, баб с детьми малыми, да немногих стариков, то и полторы тысячи не наберется. Оружие худое, татары с ногайцами каждый год по нескольку раз набегами ходят. Сколько бы они удержались своей силой — год али два, не больше. И разорили бы все там, а тех, кого не убили, в неволю крымскую увели! И сгинули бы они, никакой пользы не принеся, из-за гонору сечевого!

Остановившись и глотнув воздуха, Юрий закончил негромким голосом, но так словно намертво гвозди вбил:

— А теперь я им защиту дал, а они мне свою службу — в легкой коннице у меня недостача великая. И вооружил я их до зубов, снарядил, обул и одел. И жалование плачу изрядное, и землю под городками оставил — пусть хоть огороды сажают и сами себя пропитанием обеспечат. Самодостаточными станут! А присягу дали потому, что вольница для войны опасна, врага нужно бить купно, крепко и оружно! Голытьба гулящая, от пьянки до пьянки, от грабежа до грабежа живущая, никому не нужна! А мне тем более!

Глава 3

— Что ж, все правильно, я рад, что в тебе не ошибся. Теперь ты вполне сам сможешь изменить то, что нужно исправить, и направить туда, куда история и должна пойти!

Атаман неожиданно улыбнулся, и в ту же секунду его лицо совершенно изменилось, из него ушла ярость и злость, а блеклые старческие глаза стали яркими, будто у юноши. Юрий пораженно уставился на совершенно изменившего свое лицо кошевого. Тот улыбался.

— Ты теперь на своем месте, хотя поначалу я в тебе сильно сомневался. Что уставился? Ты думаешь, просто тебе помогать так, чтобы не только ты сам, но и сечевики, а есть мной недовольные, ничего не заподозрили?! Остапа Мельника еле уговорил с паланкой под твою руку вступить, с донцами Фрола Минаева, что завтра прибудет в Галич, переговоры вел. Да и полякам их интересы к тебе многого стоило направить. Да и Москву удерживать, чтоб раньше времени к тебе не влезла!

Галицкий пришибленно молчал — о такой закулисной игре старого «характерника» он даже не подозревал. Считал, что все идет по накатанной дорожке, а тут вон как вышло — его просто оберегали и направляли, недаром в каждом походе в степь запорожцы всегда рядом были.

— А теперь скажи — какие у тебя враги? Королевство твое имею в виду. И какие планы у них на твой счет?

— Их ровным счетом трое — москали, ляхи и татары, Иван Дмитриевич, — сразу же ответил Юрий. Над этим вопросом он много думал, но сейчас все равно говорил осторожно:

— Москва уверенно гнет свою линию — гетманщину подмяла под себя полностью, Самойлович покорно под ней ходит.

— Ивану просто деваться некуда, потому и взнуздали. Ты мне про «Великий сгон» рассказал, да про то, как на Малой Руси через сто лет, а то и раньше крепостничество ввели. Не поверил — считал, выдумываешь ты, ибо о событиях для тебя прошлого совсем не ведаешь. Ты знаешь, сколько при обороне Чигирина казаков погибло?

— Откуда? У меня нет в канцелярии Самойловича своих людей. Думаю, что немало.

— Больше шести сотен, король. Из московских войск едва за сотню перевалило. Как узнал — так задумался крепко сам. Интересно выходит — казаки за Москву гибнут, чтобы она им быстрее на шею ярмо крепостничества надела. А войсковая старшина этому охотно подыгрывает по доброй воле — корысть в них великая, самим дворянами и боярами сделаться, да вольных поселян своими холопами сделать. В Слобожанщине все дело к тому и идет — там кое-где начали московских дворян имениями наделять. Вот многие и задумались теперь. Менять польские кандалы на московское ярмо желания нет. Под Крым идти еще страшнее — Богдан хоть с ними в союзы вступал, но от того все наши земли в пепелище обратил. Спаси Господь от таких помощников! Я ему не раз говорил, что басурмане нам враг вековой, мы для них только как добыча, и покорные рабы.

Сирко задумался, потом хитро улыбнувшись, старый атаман посмотрел на Юрия и с ехидцей спросил:

— Кто будет твой первый союзник, если Москва на тебя всей своей силой пойдет? Дабы ты тут всяческие «вольности» не устраивал и людишек к себе не переманивал, что они раньше табунами на Дон бежали, а теперь за Донец, в твои вотчины?!

— Запорожцы и донцы, окромя казаков более некому.

— Вот тут ты крепко ошибаешься — старшина донская тебя сдаст, как Разина, против которого я и сам походом выходил. Но деваться было некуда — если Москва порох бы не дала, нам бы тяжко от ногайского набега пришлось. Да и не было за Степаном Тимофеевичем силы народной — удачливый атаман, это да. Но не вождь — за царя выступал, против бояр, а роды знатные давно царями вертят, как хотят. Сечь поддержит, но опять же — если нас припасами придавят, то помогать втихомолку станем, и то немногим. Ибо казаки понимают — тебя прикончат, за них примутся.