Нас здесь уже 13 рыл (в день приезда, 27‐го мая, нас было шестеро). Послезавтра ждем еще 25-рых. Служебные занятости отнимают у меня час-полтора, а безбрежный досуг расходуется бестолково и мило (и всухую). За минувшие две недели единственное было послабление и перепад: суббота 5‐го июня, в скалах над водопадом реки Кумжа, мы шлепнули три бутыли вина на четверых; но целое ведро ухи из форелей настолько их нейтрализовало, что смехотворно и принимать их в расчет. Итак, нынче исполнилось две недели моему воздержанию.
Излазил все окрестности Серебрянского в радиусе 10 килом<етров>: с удочкой и с повестями Франсуазы Саган[416]. И странное дело: лучшее время для праздных шатаний все-таки полночь (ноль по Цельсию, ноль по Реомюру, солнце и безветрие), с утра начинаются зловонные снежные метели, и к полудню я зарываюсь в постельку вместе с удочкой и с Франсуазой Саган. Метели следуют с удручающей регулярностью, один только день был, 31‐го мая, когда ни одной снежинки не упало с небес.
Никакие почки еще не распускались, жду второй весны этого года, но не очень жду. Непонятно, отчего это у меня внутрях нет никаких подъемов и ликований (и причин-то для ликования как будто бы бездна: полоса наших мелких административных триумфов с мая прошлого до нынешнего мая[417], обретенная на 4 месяца родина[418] и пр.). Состояние ровное и плоское («как Кизлярские пастбища», сказал бы мой друг Тихонов)[419]. Он, кстати, едет все-таки к нам на Кольский или не едет? Лучше бы нет.
Не знаю, что будет за народ, приезжающий послезавтра с Минцем, а эти 13 мне уже обрыдли: 360 часов домино, толков о собачьем гуляше[420] и о триппере[421], сентенции в стиле друзей твоего братца[422] и пр., понемногу становлюсь отщепенцем. И «тревога кочевника», как говорил Вордсворт[423]. Ну, да ладно.
Не горюй, девка, раздавай долги, выкупай штаны, нашим о себе напоминай, обо всех столичных новостях пописывай, оревуар и до радостного свидания.
В. Ер. 8/VI-76.
ночь
Здравствуй, Ерофеев!
«Ты меня не любишь, не жалеешь»[424]…
Иначе писал бы чаще. Очень хочется узнать, как ты там…
Я здесь провожу время довольно бестолково. Неделю занимаюсь тем, что переношу хлам одной моей старой знакомой на новую квартиру, благо, что это на этой же улице. Теперь придется и мне подумать о моей работе. Жора[425] ушел на кафедру[426], «а без него, а без него и солнце утром не вставало», как пел Бернес[427].
Т. е. я решила переходить на новое место, где будет, разумеется, меньше свободного времени, но зато больше денег. Хочу попробовать сразиться с нищетой и поддержать тебя. Я очень хочу, чтобы ты лучше себя чувствовал и еще пожил бы на этом свете не в качестве «…
Но, конечно, что касается твоего «истинного вида»…
Что нужно нам, того не знаем мы[433].
«Но перестань – (это я себе говорю); не будем отравлять прекрасный этот час печальными речами»[434]…
Сегодня звонила Ольга Седакова[435]. Спрашивала о тебе. Напиши ей письмо. Была у Нины Козловой[436]. Она показывала мне твое письмо, которое ты прислал ей из Средней Азии[437]. Из него видно, что ты не все свои обещания выполняешь. И вообще, восхищаться твоей способностью «ничего не делать» (ибо тем самым якобы ты не совершишь и зла) просто глупо. Т. е. глупо так думать, и восхищаться этим еще глупее… Восстань, Пророк, и виждь, и внемли[438] (в скобках «А. Пушкин».) Лучше быть «свободы сеятелем пустынным»[439] или пастись, как «мирный Народ»[440]. Вот. «Пора сказать „прости“ безумным тем мечтам[441].
К чему тебе колпак шута позорный?[442]
Скажи себе: Как будто бы вином живительным согрет,
Отважно ринусь я в обширный божий свет»[443]…
Жду ответа, как соловей лета. Целую.
Галя
Очень грустно мне, Ерофеев, получать от тебя такие телеграммы. Грустно и удивительно, отвечать на эти телеграммы мне нечем… А поводов для волнения я получила предостаточно. Что с тобой? Как складываются у тебя дела? После приезда Тихонова – ни одного письма. Неужели ты действительно продал ему свою душу?..[444]
Сегодня вечером получила через знакомых 2 экземпляра твоей книги[445]. На рекламном пояске написано:
«