Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

«Аналогия» состояния опьянения и состояния божественного вдохновения наполняет ерофеевскую поэму. В параллели с Христом, которая опять-таки колеблется на грани между шуткой и серьезностью, путь пьянства интерпретируется Веничкой как via crucis, который оставляет у него «стигматы» от его томления духа[1027]. Аналогия продолжается путем замены вина на крепкие алкогольные напитки. Отдаваясь алкоголю, Веничка отдается и Духу, предавая себя и свое создание воле Божьей. Если дураки, как подчеркивают русские пословицы, находятся в руках Господних, чьи планы и законы они не в состоянии понять, дураки-алкоголики, как представляется, предстают вдвойне беспомощными (и, потенциально, вдвойне благословенными)[1028]. Полная потеря силы воли, характерная для алкоголизма, может обозначать определенную доступность для божественной благодати, которая символизируется наставлением «Встань и иди», с которым Веничка постоянно обращается к себе, ссылаясь на Христовы чудеса.

Эта возвышенная топика тем не менее постоянно сталкивается с трагедией алкогольного пристрастия, которое было характерно для Венички так же, как и для его персонажа (несмотря на легенду, согласно которой он, подобно Веничке, был трезвым пьяницей)[1029]. Стультиция, возможно, не по-настоящему глупая, но Веничка – по-настоящему пьяница, и его злоключения дают Ерофееву возможность преобразовать эразмовские построения в нарратив, сохраняя его отношения к метафорической и духовной плоскостям. Подобно Сервантесу, он показывает, что невозможно преобразовать символы, идеи и метафорические построения в повседневную реальность; он показывает также цену ошибки, когда одно принимается за другое. Карл Юнг отметил то же самое, когда описывал пристрастие к алкоголю как «эквивалент присущей человеку духовной жажды целостности – Единения с Богом». Это точно описывает Веничкину ситуацию: ‘spiritus contra spiritum’ в формулировке Юнга[1030]. Когда он вынимает свои бутылки из чемодана в поезде, он, видимо, понимает степень своей ошибки – он принял вещь (spiritus – алкоголь) за предполагаемый определяемый объект (spiritus – Бог): «Ощупал – и вдруг затомился и поблек… Господь, вот Ты видишь, чем я обладаю? Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа!»[1031]

Эта тоска подчеркивается историческим и политическим контекстом, на который ссылается Ерофеев. Как замечает черноусый, невежество и алкоголизм всегда были неразрывно связанными пороками обнищавшего русского народа, в то время как «интеллигенция» пила и доводила себя до преждевременной смерти от отчаяния, сочувствуя народу. Попытки государства перевоспитать оба сословия мало что дали: «порочный круг» остается неразорванным до нынешних дней, и Веничка описывает, как он «душит [его] за горло»[1032]. За такой историей, можем предположить мы, скрывается тайное насилие и лицемерие того же самого государства, которое с радостью снабжало (и одуряло) своих граждан дешевыми и обильными порциями водки.

Этот смутный фон террора и насилия в конечном счете превращает шутливо-серьезный баланс «Похвалы глупости» в трагикомический баланс «Москвы – Петушков». Если глупость для Эразма служит орудием парадокса в рамках традиции (традиции «ненастоящего глупца»), которая удерживает призрак истинной глупости и насильственного безумия на некотором расстоянии, алкоголь в «Москве – Петушках» полон историй насилия и реального отупения; он приближает ту гоголевскую пропасть, что поглотит героя[1033].

Хотя алкоголизм Венички ставит вопросы, отсутствующие в «Похвале глупости», эту пропасть можно преодолеть при помощи глубокого сходства общих стратегий авторов. Глупость для Эразма одновременно и божественная, и повседневная; так и алкоголь обеспечивает Ерофееву широкую рамку понятий символического и литературного свойства, для того чтобы объять сложность жизни и допустить «схождение противоположностей». Алкоголь для рассказчика желанен и ненавистен, выбран им и навязан ему, является для него добром и злом. Так же как Стультиция воплощает противоположные проявления глупости, Веничка кристаллизует в своем характере противоречивые тенденции той субстанции, которая его определяет.

Более того – алкоголь обеспечивает Ерофееву своего рода copula mundi – как глупость для Эразма, как долг для Рабле, она обладает невещественной, мимолетной природой. В сцене с компанией, выпивающей в поезде, именно алкоголь приводит в движение жизненную игру и запускает вслед за ней другие связующие силы.

4. Попойка и «переоценка ценностей»