Великий тес

— Илейка сильно с тобой просится! — кивнул на брата Максим, показывая, что решение принял. — Лодырь! От работ отлынивает! — добавил, досадливо поглядывая на бесшабашного казака. — А больше дать некого. Среди краснояров кликни доброхотов.

Москвитин, как услышал, что нужен доброволец в посольство, не задумываясь, указал на вздорного казака по прозвищу Ребро.

— Ивашка? — окликнул непокладистого спутника, которого больше других ругал в пути. — Иди почетным послом к братам?

— Да хоть к лешему, — неприязненно ответил тот. — Лишь бы от тебя подальше.

— Ну и с Богом!! — благословил казака десятский, указав на Похабова.

Илейка Перфильев и Иван Ребро мигом стряхнули с рубах щепки, обмотались кушаками. Максим велел дать им ручные пищали, припас пороху и свинца. Семейка Шелковников ходил по пятам за Похабовым и просился в посольство, а тот отказывал, ссылаясь на наказную память.

— Здесь торгуй! — не хотел, чтобы Семейка узнал Угрюма, опасался слухов и пересудов, которые поползут по Енисейскому острогу.

Послы собрались за полчаса. Как из-под земли, с ошалелыми глазами откуда-то выскочил еще один казак. Звали его Ивашкой Сергеевым.

— Возьми! — кинулся к Похабову.

Этот красноярец без жалоб и понуканий тянул бечеву, от работ не отлынивал, себя в обиду не давал. А обижали его часто, сваливая на него все неудачи за то, что был ярко-рыжим и конопатым.

— Можешь и этого забрать! — без спора согласился Москвитин. — Рыжие с нечистью знаются.

— Ну, вот! — посмеялся Похабов, оглядывая спутников. — Три Ивана да Илья. К чему бы?

Красноярцы и Илейка весело распрощались с товарищами. Четверо с пищалями и мешками стали спускаться от укрепленного перфильевского зимовья к всадникам, а те пустили к ним коней рысцой. Как принято у богатых степняков, за каждым шло по две-три лошади в поводу, да еще под седлами.

Племянник, которого вез Бояркан на перемену брату, был молод, дороден и больше походил на дядю, чем на родного отца. Неприязни к казакам браты не показывали. Только толмач был хмур. К его новому лицу Иван никак не мог привыкнуть, и все казалось ему, будто родной брат умер, но объявился среди балаганцев его болдырь⁶⁵.

Быстрым шагом кони пошли вдоль берега. Косатый молодец завел заунывную песню. Иван с Угрюмом некоторое время ехали стремя в стремя, молчали, прислушивались к пению.

— О чем он? — наконец спросил сын боярский.

— Про птицу лебедь! — гортанно ответил Угрюм, будто отхаркивал рыбью кость, застрявшую в горле. — У них лебедь — птица ласковая. Это у нас она злая.

Помолчав еще, Иван спросил с горькой усмешкой:

— У них, у нас!.. — досадливо передразнил Угрюма Иван. — Не пойму! Отрекся от своей крови или нет?

Помолчав, Угрюм ответил без обиды в голосе:

— Сын у меня, жена-бурятка. Не бедствую. А у вас кому я, калека, нужен? Разве старец Тимофей примет в скит. — Помедлив, криво, одной стороной лица, усмехнулся и добавил: — Уж твоя-то жена меня бы со свету сжила. Да и тебя тоже.

— Калекам везде плохо, — согласился Иван, не желая вспоминать жену и дом. — А толмач всегда при деле и с хорошим жалованьем.

— Какой из меня служилый? — дернул драной щекой Угрюм. Шепеляво пропел: «Не велел нам Господь жить в земном раю». — Тряхнул головой с помутневшими глазами: — Считай, что раб Божий Егорий помер. Медведь задрал. Буряты выходили — стал бурятом. Но от Бога не отрекся! — размашисто перекрестился. — И семью к нашей вере склоняю.

К ночи всадники переправились бродом через реку, выехали на открытое место с редкими колками и полосками леса, спешились. Люди Бояркана сложили горку из камней, развели вокруг нее огонь. Казаки в стороне обустроили табор на свой лад.

Веял прохладный ветер, то и дело закручивал дым костров, бросал его в лица. Гнус не донимал. В стороне, в виду табора, мирно паслись расседланные кони.

— Толмач вроде наш? — громко спросил Ивана Илейка Перфильев. На его обветренном лице блуждала плутоватая улыбка, будто он догадывался о чем-то.

— Может, наш, а может, ублюдок⁶⁶, — буркнул в ответ Похабов.

Он не стал звать Угрюма к своему костру. Тот и не подходил к казакам.

Через день открылась полоса братской степи по берегам притока. Кони побежали быстрей, то и дело переходя на тряскую рысь. Балаганские молодцы запели о чем-то веселом и смеялись. Через степь вышли к Лене со скалистыми крутыми берегами, поросшими лесом. После Ангары эта река походила на малый приток. В иных местах скалы далеко отступали от извилистого русла заливными пойменными лугами. Всадники без труда переправились на другой берег. Там браты остановились табором. Дальше, в зимовье на Тутуре, казаков повели Угрюм с Куржумовым сыном.

Молодой балаганец держался с важностью, поглядывал на казаков строго. Если он о чем-то говорил им через толмача, то непременно глядел в один глаз. Лесными тропами шестеро всадников вышли к устью Тутуры — притока Лены.

Зимовье Бекетов ставил здесь зимой, второпях. Как и другие его укрепления, оно стояло на скалистом берегу: изба с нагороднями, с бойницами, вокруг нее вместо тына на три стороны повалена засека.