Великий тес

Вдали шумел Шаманский порог. Усиливалась июньская жара. В полдень на погорелом острове лютовал овод. Комары не переводились ни днем ни ночью. В тени да на закате солнца лезла в лица мошка, набивалась в рукава и под ворот, до крови выедала кожу.

Измученные гнусом олени лезли в воду по Самые ноздри с кровавой слизью, безбоязненно выходили к кострам. Служилые, по примеру промышленных, мазали лица дегтем и были черны как черти. Выскочившие на табор тунгусы иной раз ошалело разглядывали людей, а то с воплями убегали в лес, хотя их лица, обветренные, обоженные солнцем и испещренные татуировками, выглядели не много светлей.

Вихоркина могила за Шаманским порогом была цела. Казаки сочли это хорошим знаком и остановились на месте бывшей засеки. Пройти мимо Бояркана Похабов не мог. На другой день он хотел подняться к нему с товаром по Вихоркиной речке. Не зная, взял ли с него ясак Перфильев, задумал уговорить князца заново присягнуть русскому государю.

Но на устье притока казаки встретили мирных, ясачных тунгусов. Семейка с Фролом торговали с ними и вызнали, что балаганцы ушли из этих мест в свою степь. Иван спросил тунгусов про ясак за нынешний год. Князец с важным видом объявил, что дал его казакам, которые стоят под Падуном.

— По слухам, бечевой и парусом туда с неделю ходу! — обрадовался Иван. Выше здешних мест он не поднимался, дальнейший путь знал только понаслышке. Среди красноярских переведенцев один Васька Москвитин сплавлялся с устья Оки. Бечевником же и завозами не ходил никто.

— Милует Бог! — сквозь шум воды крикнул десятскому сын боярский. — Пока ни разу не напали явно. Но Максимка зря помощи не попросит!

— Хлебнем еще! — с пониманием закивал Москвитин. — Мы с Васькой Алексеевым, царствие небесное, — перекрестился, поминая атамана, — только Божьей милостью не побились о камни.

Казаки спешили. Семейка с Фролом задерживали их. Они дотошно расспрашивали тунгусов о пути, о кочевавших по реке народах и их нуждах в товаре. Неспешность целовальника выводила из себя Москвитина. Васька злился, покрикивал.

— Добрый торг быстрым не бывает! — степенно оправдывался Семен и продолжал выспрашивать мужиков о всякой всячине.

— И то правда! — поддержал Шелковникова Иван. — Забыли, зачем посланы? Пусть торгует сколько надо.

— Дойти бы поскорей! — возмущались казаки. — Неделя ходу, а то и меньше.

Слухи о том, что Перфильев стоит под Падуном, под самым труднопроходимым из порогов, радовали их. До тех мест, по слухам, можно было идти бечевником без завоза якорей.

Был полдень. Ночевать среди камней на Долгом пороге никому не хотелось, а купцы опять задержали отряд. Иван объявил дневку. Казаки вытащили струги на берег, развели дымокуры. Двоих из них Похабов отправил вверх по притоку, где убили Вихорку, чтобы убедиться, что на выпасах нет братского скота.

На другой день, едва струги были подтянуты к Долгому порогу, на противоположном берегу реки показалось пятеро всадников. Они махали руками и звали к себе. Десятник, стоявший на шесте, велел бурлакам остановиться, приложил руку ко лбу, стал вглядываться в даль.

— Кажись, браты! — обернулся к Ивану с огорченным лицом. — Неизвестно, с добром ли?

— Надо плыть, раз зовут! — мягко потребовал Похабов.

Грохотала вода на камнях. Васька жестами приказал казакам переправляться. Бросая на торговых и на Похабова рассерженные взгляды, бурлаки пересели в струг с казенным товаром, хмуро разобрали весла. Одним судном, неспешно, поплыли через привольно разлившуюся под порогом реку. Она была здесь медлительна и спокойна, набиралась сил для нового буйства в каменной теснине.

Всадники на приплясывавших и мотавших головами лошадях не спешивались, терпеливо поджидали служилых. Чем ближе подходил к берегу струг, тем пристальней глядел на них Иван. Он уже различал, что это братские воинские мужики. На одном виднелись доспехи. Вскоре узнал вороного коня и дородного князца на нем.

До берега оставалось уже с четверть версты. Всадники прикинули, куда снесет струг, рысцой пустили коней по течению реки. Двое молодцов спешились и помогли спуститься на землю князцу в доспехах.

— Балаганцы! — обернувшись к Москвитину, крикнул Иван. Сбил на ухо шапку. — Вражды и недоверия не показывать, но и не зевать!

Струг зашуршал днищем по песку и ткнулся носом в берег. Придерживая саблю, Иван вышел на сушу.

— Будь здоров, брат! — поприветствовал князца по-русски.

Дрогнули обветренные щеки Бояркана. Из-под нависших век блеснули темные глаза. Из-за его широкой спины выглянул Угрюм, молча уставился на прибывших. Иван не подал виду, что узнал его.

Лицо брата стало подвижней, нижняя губа уже не висела, как при прошлой встрече, но чужое и нерусское выперло на нем пуще прежнего.

Бояркан что-то досадливо пробурчал сквозь шум воды. Тогда только Угрюм выкрикнул, пристально глядя на Ивана:

— Хубун слышал от тунгусов, что ты идешь в здешние места!

— Сайн байну! — в другой раз, по-бурятски, с укором поприветствовал всадников Иван. Метнул на Угрюма недовольный взгляд, кивнул в сторону целовальника: — Твой дружок, Семейка Шелковников. Не узнаешь?