Величайшие в мире злодеи

Болес трех тысяч парижан следовало за их повозкой до самой гильотины. Среди осужденных была бывшая королевская любовница мадам Дю Барри, обвиненная в соблюдении траура по казненному королю во время своего пребывания в Лондоне; генерал, «окруживший себя офицерами-аристократами и не допускавший в свой штаб ни одного доброго республиканца»; хозяин гостиницы, который «подал защитникам страны кислое вино, вредное для здоровья»; заядлый картежник, оскорбивший патриотов во время спора, возникшего из-за карт; человек, который опрометчиво выкрикнул: «Да здравствует король!» — когда суд приговорил его к двенадцати годам заключения за другое преступление. Писатель Кристофер Хибберт пишет в своей книге «Французская революция», что спекулянты умирали за то, что народ голодает, а один человек даже понес наказание за то, что «неправильно давал свидетельские показания».

Обширные толпы наблюдали за казнями, ели, пили, держали пари о порядке, в котором будет обезглавлена каждая новая партия обреченных. По словам английского писателя Уильяма Хэзлитта, «предсмертные крики жертв смешивались с возгласами убийц и смехом улюлюкающих зевак. На эшафот поднимались целые семьи, чья единственная вина состояла в их взаимоотношениях — сестры осуждались на смерть за оплакивание погибших братьев, жены за траур по участи мужа, невинные крестьянские девушки за танцы с прусскими солдатами, а одна женщина пострадала за то, что сказала, когда группу заключенных вели на эшафот: «Как много пролито крови из-за пустяков».

Гильотина на площади Революции работала в таком напряженном режиме, что проживавшие в ближайших окрестностях улицы Сент-Оноре — по иронии судьбы, дом Робеспьера тоже находился там — жаловались, что запах крови вредит их здоровью и понижает стоимость их недвижимости.

За пределами Парижа дела обстояли еще хуже. «Казалось, что вся страна превратилась в сплошной очаг мятежа и насилия», — писал Хэзлитт. Четырнадцать тысяч человек погибло от рук садистов и мясников, оказавшихся у власти в провинции и рьяно выполнявших большинство предписаний Робеспьера. Руководители, менее кровожадные по натуре, тоже старались не отставать, не желая прослыть слабыми или контрреволюционерами. В Лионе Комитет Общественной Безопасности расстрелял из пушек триста заключенных. В Бордо жен-тцину, заплакавшую, когда гильотинировали ее мужа, заставили сесть под лезвием, чтобы его кровь стекла на нее. Затем ее также обезглавили.

В Нанте Жан-Батист Каррье усердно старался стать самым безжалостным из подлецов и негодяев. Массовый убийца Каррье, так же, как и Робеспьер, бывший некогда адвокатом, счел гильотину слишком медленной для размаха своей деятельности. Он погрузил заключенных на баржи, приказал оттащить их на середину Луары и утопить. Некоторые пары раздели догола и связали вместе лицом к лицу. Люди, вооруженные топорами, ждали на берегу, чтобы убедиться, что ни одному из осужденных не удалось спастись. В реке погибло более двух тысяч человек. Якорями кораблей, поднимавших паруса, вытаскивали со дна трупы. Вода настолько засорилась, что в ней запретили ловить рыбу.

Каррье любил убивать детей. Гильотина в этом случае также оказалась неэффективной — крошечные головки раскраивались пополам, потому что их шеи были слишком маленькой целью для грубого ножа. Один палач упал замертво прямо на эшафоте, после того как ему пришлось обезглавить четверо малюток-сестер. Тогда Каррье вывез пятьсот детей в поле за пределы города, и там их расстреляли, добивая дубинками. Неожиданная эпидемия отчасти лишила Каррье его добычи, унеся жизни трех тысяч заключенных, томившихся в переполненных камерах.

Миллионы французов жили в страхе услышать стук в дверь посреди ночи, означавший арест. Шпионы Робеспьера были повсюду, а его помощники заставляли думать, что кошмар, в котором погрязла Франция, не закончится никогда. «Свобода должна победить любой ценой, — заявлял Луи де Сен-Жюст, прозванный Робеспьеровским Ангелом Смерти. — Мы должны применять железо, чтобы править теми, кем нельзя править при помощи правосудия, — прибавлял он. — Нужно наказывать не только изменников, но также и равнодушных».

В начале 1794 года Робеспьер арестовал более двадцати членов конвента, подозреваемых в критическом отношении к ходу революции. Одним из них был Камиль Демулен. Робеспьер некогда стал крестным отцом его сына, но это ничего не меняло. Демулен сказал: «Любовь страны не может возникнуть, когда человек не имеет ни сострадания, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу». Он не назвал имен, но всем было понятно, кто имеется в виду. Сен-Жюст парировал: «Человек виновен в преступлении против Республики, когда испытывает сострадание к преступникам. Он виновен, потому что не желает торжества добродетели». Демулен умер, как и его двадцатитрехлетняя жена, которую казнили за то, что она молила Робеспьера о помиловании мужа.