интеллигенция, при всех недочетах и противоречиях ее традиционного умонастроения,
обладала доселе одним драгоценным формальным свойством: она всегда искала веры и
стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь она стоит перед величайшей и
важнейшей. задачей пересмотра старых ценностей и творческого овладения новыми.
Правда, этот поворот может оказаться столь решительным, что, совершив его, она вообще
перестанет быть «интеллигенцией» в старом, русском, привычном смысле слова. Но это –
к добру! На смену старой интеллигенции, быть может, грядет «интеллигенция» новая,
которая очистит это имя от накопившихся на нем исторических грехов, сохранив
неприкосновенным благородный оттенок его значения. Порвав с традицией ближайшего
прошлого, она может поддержать и укрепить традицию более длительную и глубокую и
через семидесятые годы подать руку тридцатым и сороковым годам, возродив в новой
форме, что было вечного и абсолютно-ценного в исканиях духовных пионеров той эпохи.
И если позволительно афористически наметить, в чем должен состоять этот поворот, то
мы закончим наши критические размышления одним положительным указанием. От
непроизводительного, противокультурного нигилистического морализма мы должны
перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму.
Арон Соломонович Изгоев
ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЙ МОЛОДЕЖИ
I
В Париже мне пришлось довольно близко наблюдать одну очень хорошую семью
русских революционеров. Муж кончал курс «Медицинской школы» и, в отличие от
большинства своих русских товарищей, работал много, и добросовестно, как того требуют
французские профессора. Жена – очень энергичная, интеллигентная женщина,
решительная и боевая, из разряда тех русских женщин, которых боятся из-за их
беспощадного, не знающего компромиссов языка.
Они были социалистами-революционерами, и их убеждения не расходились с их
делом, что они и доказали в революционное время: и теперь оба, муж и жена, несут
суровую административную кару. В Париже, когда я их знал, у них был десятилетний
мальчик, живой и умный, которого они очень любили. Ему отдавали они свое свободное
время, остававшееся от занятий и общественной деятельности в русской колонии, где они
по праву занимали одно из первых мест. Отец и мать много работали над развитием
своего сына, которого воспитывали в направлении своих взглядов: рационалистических,
революционных и социалистических. Мальчик присутствовал при всех разговорах
взрослых и в десять лет был прекрасно осведомлен и о русском царизме, и о жандармах, и
о революционерах. Нередко он вмешивался, в разговоры взрослых и поражал своими
резкими суждениями, чем, видимо, радовал своих родителей. Воспитание велось так, что
мальчик был с родителями «на товарищеской ноге». О Боге, о религии, о попах мальчик
слышал, конечно, только обычные среди интеллигенции речи.
И вот однажды отец мальчика сделал открытие, которое страшно поразило его и
переўернуло вверх дном все его представления о своем сыне. Он увидел, как на улице его
сын подошел к католическому священнику, поцеловал у него руку и получил
благословение. Отец стал наблюдать за сыном. Скоро он подметил, как тот, отпросившись
играть со своими французскими приятелями, забежал в католический храм и там горячо
молился. Отец решил переговорить с сыном. Мальчик после некоторого запирательства
рассказал все. На вопрос, почему же он проделывал все это тайком, мальчик
чистосердечно признался, что не желал огорчать папу и маму. Родители были
действительно гуманными и разумными людьми, и они не стали насильственно
искоренять в своем мальчике католические симпатии.
Чем кончилась эта история, не знаю. В России мне довелось следить за
деятельностью этой четы лишь по газетам, сообщавшим маршрут их невольных
передвижений. Что сталось с их сыном, мне неизвестно. Думаю, что едва ли наивная
католическая вера мальчика могла надолго устоять против разъедающего анализа
родителей-рационалистов, и если не в Париже, то, вероятно, впоследствии в России
мальчик вошел в революционную веру своих отцов. А быть может, произошло что-либо
иное...
Я рассказал эту историю лишь как яркое, хотя и парадоксальное свидетельство,
иллюстрирующее один почти всеобщий для русской интеллигенции факт: родители не
имеют влияния на своих детей. Заботятся ли они о «развитии» своих детей или нет,
предоставляя их прислуге и школе, знакомят ли они детей со своим мировоззрением или
скрывают его, обращаются ли с детьми начальственно или «по-товарищески», прибегают
ли к авторитету и окрику или изводят детишек длинными, нудными научными