Век Филарета

угодно было вам предложить мне вопрос: нужно ли и полезно ли перевести Священное Писание на русское наречие. Я так тогда отвечал, так и теперь ответствую, что русское наречие не может передать Священного Писания со всею тою силою и верностию, какими отличается перевод славянский, в котором до­ступно понятию все то, что только нужно для назидания верных к вечному их спасению; что русский перевод будет вытеснять славянский язык, и без того недовольно знакомый образованным из наших соотичей, для которых таким образом может сделаться наконец непонятным и самое богослужение церковнославянское, составляющее главное, вернейшее и надежнейшее средство для всех сынов Российской Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии. По всему этому надобно настоять не в переводе Библии на русский язык, а в прилежном изучении славянского языка во всех наших духовных и светских училищах и в повсе­дневном прилежном чтении на нем Священного Писания...»

    21 декабря мнение киевского митрополита Филарета относи­тельно «неполезности и вредности» перевода Библии на русский язык было получено в Петербурге. Несмотря на предрешенность вопроса, граф Александр Петрович все же заколебался.

    Киевский владыка предлагал в обход Синода представить свое собственное мнение прямо государю, дабы «державным словом» решительно пресечь замышляемое дело. В видах убеждения го­сударя Филарет советовал затребовать из синодского архива дело о литографированных переводах Писания, производившееся в 1842-1844 годах.

    Совет был верен, но щепетильно честную натуру графа ко­робил предлагавшийся способ действий, слишком смахивающий на интригу.

    Граф распорядился отправить письмо к митрополиту Филарету Дроздову с изложением возражений киевского владыки. Однако почему-то письмо забыли подготовить (как не увидеть здесь руки Сербиновича). Толстой отвез в Зимний дворец Записку о возра­жении митрополита Филарета Амфитеатрова, добавив от себя государю, что к важнейшему и серьезнейшему делу перевода сле­дует приступать лишь после предварительного обсуждения дела с церковью греческою.

    Но Бог есть вершитель правды и порядка. Над делом перевода явственно простерлась рука Божия, направив его в подобающее русло.

    Александр Николаевич после коронации переживал поистине второе рождение. Будто заново он увидел людей и оценивал их иначе. Пропали леность и апатия, столь свойственные ему в по­ложении наследника, он теперь был полон энергии и деловитости. Почитая незабвенного батюшку, государь постепенно открывал, насколько тот был не прав в отдельных вопросах. Конечно же Церковь — больше, чем просто элемент государственности, сле­дует снять с нее жестокую узду... Вот и с делом перевода — неужто не прав гениальный маленький Филарет? Поставил в Синод графа Толстого с мыслью, что тот далек от интриг, а похоже, что тезку обошли синодские ловкачи... Киевский вроде бы и прав, но по­пробуй он учить своих мальчишек еще и славянскому языку — зачем?.. Жена так просто влюбилась в московского Филарета, повторяет детям, что он первый молитвенник за них всех...

     19 февраля 1857 года к графу Толстому в Синод пришло вы­сочайшее повеление: внести мнение митрополита киевского Фи­ларета на совокупное рассмотрение Святейшего Синода, но пред­варительно сообщить митрополиту московскому.

Глава 11

                                                      ОЧКИ

    Зима долго собиралась в тот год. Дожди, холод и сырость измучили Филарета, отказавшегося от выездов в город и ходившего по дому в шубе и валенках. Наконец в

середине декабря выпал снег, и после каждый день сыпал то реже, то гуще, наверстывая упущенное. Ударили морозы. Небо прояснилось, и яркое, но хо­лодное солнце частенько проглядывало сквозь бледную пелену облаков. Самочувствие владыки улучшилось, и он смог вернуться к обычному порядку своей жизни.

    Слабый утренний свет едва показался в окнах домашней цер­кви на Троицком подворье, как литургия уж закончилась. Иерей и диакон вошли в кабинет владыки за благословением и откла­нялись. Эконом заглянул за дозволением купить к Рождеству побольше елочек и украсить ими двор перед храмом.

    — Для чего ж новая трата?

    — Для услаждения взоров, ваше высокопреосвященство,— с почтительною улыбкою ответил эконом.— Да и какая там трата!..

    Эконом зашел за явно пустяшным делом, чтобы самолично убедиться в добром здравии владыки, и Филарет понял это. Он знал, что строг, и старался быть строгим, потому с удивлением замечал проявления любви от близких, которым и доставалось от него более всех иных.

    — Дозволяю! И больше по пустякам не беспокой,— не удер­жался владыка от внушения.— Позови, кто там дежурит.

    Вошел молодой послушник Алексей, недавно присланный из лавры. Высокий худой парень с длинными русыми волосами, обрамлявшими по-мальчишески нежное лицо с едва пробивав­шимися усами и бородкою, пал в ноги. Филарет легким движением перстов благословил.

    - Где Никодим?

    — Отпущен вами, владыка,— севшим от робости голосом от­ветил послушник.

    — А Парфений?

    — Тоже отпущен.