Век Филарета

       Владыка Филарет на вопросы недоумевающих о масонстве отвечал твердо и определительно: «Зачем пить из сокрытых и, может быть, нечистых кладезей, когда для нас всегда готовы душеполезные творения отцов церкви?» Сами же масоны не могли ответить на прямой вопрос: «Зачем заходить к Богу с заднего крыльца, когда переднее открыто?» Открытый характер перво­престольной чуждался неуместной в делах веры таинственности, ложи оставались малочисленными.

       По докладам благочинных и консистории положение все же ни делось вполне благополучным, но владыка ощущал, как в глубинах созревают течения опасные, как мелеет вера, подобно Москве реке, как облипает церковный корабль тина формальной обрядности и мирской нечистоты. И то сказать, прямо под боком митрополита творилось

втайне непотребное.

       Как-то утром владыка вышел до завтрака в гостиную в поисках Герасима или Никандра, никак не шедших на звонок, и увидал бедного деревенского диакона, русоволосого, сильно загорелого, с лицом усталым и опечаленным.

       — Что ты за человек? — спросил Филарет.

       Владыка был в потертом халате, и диакон отвечал без стеснения:

       — Да заблудился, батюшка, никого не найду. А хочу я броситься в ноги преосвященному. Добрые люди надоумили: пойди пораньше, да и попроси.

       — Что за дело у тебя? мягко спросил Филарет.

       — Беда! Диакон я, имею семью большую, имею кое-какие выгодишки в селе нашем, но теперь хотят определить другого на мое место. А меня угнать аж за пятнадцать верст. Версты-то ладно, а как же я со всем хозяйством моим тронусь? Пятеро деток, жена, теша да сестра вдовая с мальцом... И с чего бы — вины за мною, батюшка, никакой нет.

       — Садись пока,— пригласил владыка,— Кого же ты просил?

       — Да многих...— протянул диакон, смекая, не поможет ли новый знакомец и во сколько это обойдется. — Правду говоря, батюшка, меня уж обобрали как липку. В канцелярии преосвященного дал писарю двадцать пять рублей, в консистории опять двадцать пять, здешнего прихода диакону семьдесят пять рублей... а дело стоит! Говорят, экзаменовать меня надобно.

       — Это правда,— уже строго сказал Филарет.— Я экзаменатор.

        Диакон неловко опустился с дивана к ногам митрополита.

       — Батюшка, пожалей меня! Мне уж тридцать пять годов, что, я помню!.. Вот осталось всего двадцать пять рублей у меня, пятнадцать- то я на дорогу отложил, а десять — возьми, батюшка, только сотвори ты мне эту милость!

       Филарет глянул в глаза диакона, и так был чист простодушный и опечаленный взгляд, что владыка не мог ему не поверить.

       — Давай мне свои десять рублей,— велел он,— и приходи на­завтра к девяти в эту комнату. Дело твое будет решено.

       — Милостивец! — всплеснул руками диакон.— Да уж я при­бавлю...

       — Ступай! — прикрикнул Филарет, и диакон поспешил выйти. На следующее утро он явился к назначенному часу, и по приказанию владыки его пропустили в комнаты. В гостиной ди­акона ждал Филарет, облаченный в парадную рясу, с панагией, лентами и орденами, ибо собирался ехать в Страстной монастырь служить.

       — Виноват, святый владыко! — воскликнул диакон и пал в ноги митрополиту.— Я к экзаменатору пришел!

       — Встань! — приказал Филарет.— Я твой экзаменатор. Не бой­ся ничего. Я рад, что смог от тебя узнать правду о своей канце­лярии. Дело твое мы покончим быстро.

       Он позвонил в колокольчик и приказал Никандру позвать ранее вызванных писарей и здешнего диакона. Едва те пересту­пили порог, владыка подчеркнуто смиренно обратился

к ним:

       — Каюсь перед всеми вами, братие, что вчера взял от этого диакона десять рублей. По словам Священного Писания, «аще дадите, воздастся вам четверицею», я вместо десяти даю ему сорок рублей,— и он протянул обомлевшему от изумления диакону не­сколько ассигнаций. — Ты взял двадцать пять рублей — дай ему сейчас сто, то же и ты сделай, а ты, духовное лицо, вместо се­мидесяти пяти дай ему триста.

       Диакон прижал ворох ассигнаций к груди, губы его тряслись, и видно было, что бедный готов разрыдаться. С непередаваемым словами чувством он смотрел на митрополита, но тот поспешил прервать молчание:

       — Ступай, отец, домой. Оставайся на своем месте. Буде нужда какая — относись прямо ко мне... А с вами, — обратился митро­полит к взяточникам, — вечером разберусь.

       Один, всегда один, отделенный от массы людской саном и авторитетом, властью и познаниями… Рядом мать (он перевез ее из Коломны и поселил неподалеку от Троицкого подворья), не забывают брат и сестра, другие родственники, все так — а хотелось прилепиться сердцем к тому очагу, который не то чтобы грел, нет, который нуждался бы в его участии... Но монашеский удел выше семейного и благодатнее уже потому, что не нескольким человекам служит монах, но — многим. Так Филарет жар своего сердца и душевное тепло отдавал своим духовным чадам, не жалея ни сил, ни времени.