Век Филарета

       Приступив к составлению катехизиса, первую часть читал я Вашему Высокопреосвященству при преосвященном Григории, епископе Ревельском, получил утверждение, а в некоторых подробностях, по сделанным замечаниям, исправил. Потом весь катехизис рассматриваем был Вашим Высокопреосвященством в течение немалого времени — каждая ошибка, слово или выражение, которое подвергалось вашему замечанию, исправлено не иначе, как с одобрения Вашего. Затем катехизис был внесён в Святейший Синод, который, одобрив оный, исп­росил на издание Высочайшее повеление.

       Непонятно, как и кем и почему приведено ныне в сомнение дело, столь чисто и совершенно утвержденное всем, что есть священного на земле.

       Невелика была бы забота, если бы сомнение сие угрожало только личности человека,

бывшаго орудием сего дела, но не угрожает ли оно иерархии, не угрожает ли Церкви? Если сомни­тельно православие катехизиса... то не сомнительно ли будет пра­вославие самого Синода?..

       Именем Божиим прошу Вас, Высокопреосвященнейший Владыко! пред очами Божиими рассмотреть все вышесказанное и... дать сему делу направление, сообразное с истиною, порядком и достоинством иерархии, с миром и бессоблазнством Православныя Церкви...»

       Письмо ушло в Петербург, а оттуда новый удар: Шишков зап­ретил печатание проповеди московского архиепископа в день Бла­говещения, сочтя ее «неправославной». Продажа катехизисов по Москве не только была запрещена, но были отбираемы экземпляры, находившиеся в книжных лавках. Рассказывали, что иные лица го­товы были платить вместо трех — двадцать пять рублей за экземпляр, но все-таки не могли нигде достать. На владыку начинали смотреть как на фрондирующего. В церквах при произнесении проповедей он все чаще замечал молодые лица с печатью не веры, а любопытства... и это огорчало безмерно. Ведь ни на волос он не отдалился от церкви, от власти, а поди объясни всем...

        В декабре в Петербург был вызван из Киева митрополит Ев­гений Болховитинов, не сочувствовавший филаретовскому на­правлению в духовном образовании. Филарет Амфитеатров писал из Калуги в Москву своему другу и соименнику: «Вызов киевского митрополита по необычности своей много заставляет думать. Же­лательно, чтобы хотя он заставил молчать мечтателей. Впрочем, один Господь Иисус Христос — утверждение Своей Церкви, и Он, вечная премудрость Бога Отца, верно найдет способ извести в свет истину...»

       Дроздов знал больше. «Готовят новый пересмотр училищам,— писал он тверскому архиепископу Гавриилу.— Да дарует Господь лучшее...»

       Митрополит Евгений в Петербурге решительно выступил за со­хранение господства латинского языка и схоластических диспутов в семинариях, против самостоятельных курсов лекций преподава­телей и присвоения выпускникам академий звания магистра, оставив это на усмотрение архиереев. Возвращалось царство латыни.

       Но в московской епархии пока он оставался хозяином.

       В начале лета владыка присутствовал, по обыкновению, на выпускных экзаменах в духовной академии, а после отправился в вифанскую семинарию, распорядившись так:

       — Начинайте экзамен в девять часов, а я приеду, когда уд­сужусь.

       Филарет решил осмотреть только что отремонтированный больничный корпус, столь памятный для него. В сопровождении архимандрита Афанасия ступили на порог, и тут же настроение испортилось. Прямо перед ними, невесть откуда взявшиеся, шествовали по больничному коридору большие черные тараканы. Служки бросились их давить, тараканы разбежались по сторонам, на свежепобеленные стены.

       Филарет резко поворотился к двери. Афанасий пытался что-то сказать, он нарочно прибавил шагу. Наместник нагнал его вблизи колокольни.

       — Виноват, ваше высокопреосвященство,— покаянно сказал Афанасий. - Но да ведь и живность эта такова, что с нею сладу нет.

       — А надо бы сладить! — резко ответил архиепископ.— В мое время мы тараканов в больнице изничтожили.

       Дорогой раздражение спало. И что, в самом деле, взъелся он на наместника? Виноват-то смотритель, иеромонах Евлогий, ухитрившейся не попасться на глаза. С виду-то все чистенько... Хотелось пить, ибо и путь он двинулся, в гневе позабыв о трапезе. Теперь приходилось терпеть.

       Владыка смотрел и окно на луга и монастырскую рощу, вот и пруд в котором он давным-давно ловил рыбу, вот и стены Вифании…

     Он вдруг увидел всё монастырское и семинарское начальство, шествующее к карете. Никандр слез с запяток и открыл дверцу, но архиепископ не выходил. Оба архимандрита топтались, не решаясь ни приблизиться к карете, ни вымолвить слова. Наконец владыка вышел, бодро соскочил со ступенек и быстро, будто не замечая монахов, отправился в семинарию.

       Войдя в залу, он плавным мановением руки благословил вскочивших семинаристов и сел в кресло. Вошли запыхавшиеся начальники и вторично подошли под благословение.

       — Зачем вы побежали ко мне? — резко спросил Филарет,— Разве я не знаю, что вы заняты делом? Грабить меня хотели или думали от меня защититься, как от грабителя?

       Начальники пунцовыми лицами покорно смотрели в глаза архиепископу.

       — Коли так, начинайте экзамен заново! — приказал он.— Ка­ков предмет?

       — Нравственное богословие.