Ведьмины тропы

– Да где же вы? – сказала мирно, да в душе запела тоскливо тревога. Она, трясясь, точно ветка под зимним ветром, обежала весь дом: и горницу наверху, и спаленки, и подклет, заглянула даже в сундуки… Пропали дети. «Дедушка домовой озлился?» – мелькнуло в голове.

Анна Рыжая, как была, в тонкой рубахе да сарафане, подбитом льняной куделью, выскочила на крыльцо, услышала тонкий голосок, выпевающий:

– Котишко-мурлышко
Плакал на окошке,
Котишко-мурлышко
Потерял лукошко.
Котишко-мурлышко,
Ой, не надо плакать…

– А я и не плачу, – возмущенно ответила Аксиньина дочь, и сердце Анны угомонило рьяный перестук. Чуткий сынок утешал девчушку, пытался развеселить ее, как умел.

– Да что ж вы здесь, на морозе? – запричитала Анна и повела детишек в дом, хотя Феодорушка подняла плач, как котишко из той прибаутки.

Младшая дочь Аксиньи казалась ей раньше спокойной, сонной, немного равнодушной, ежели подобное можно сказать о малой девчушке. Она не ластилась к матери, принимала как должное добрые слова и подарки. «Балованная» – так про себя, не вслух, звала ее Анна, вспоминая свое безматеринское детство.

Только Феодорушка оказалась иной…

После того как Аксинью увели под белы рученьки в солекамский острог, девчушка точно ополоумела. Она сидела на крыльце часами, днями, глядела на ворота.

«Матушку жду. Скоро придет за мной», – сообщала упрямица всем.

Увести Феодорушку можно было лишь через крики. Смилостивившись, она возвращалась в хоромы на ночь, а утром, похлебав варева, возвращалась на крылечко. Откуда в этой крохе взялась такая сила, не ведал никто. Ее пытались увести – поднимала крик. Пугали наказанием – упрямилась, молчала.

– Матушка вернется. Конечно, вернется, да не сейчас. Я тотчас позову тебя, сестрица, – уговаривала ее Нютка, но младшая не верила.

Еремеевна причитала, вытирала подолом набегавшие слезы. Анна садилась рядом, приводила сынка и Игнашку, так они вчетвером глядели на ворота. Противная Лукерья – и та пыталась утешить дитя… Но Феодорушка словно и не нуждалась в сем. «Верните матушку», – казалось, написано было на личике, изрядно исхудавшем за эти дни.

Оттого Анна и забрала Аксиньину дочь на заимку – с надеждою, что забудет она блажь и вернется к жизни, забудет о потере. Мала еще, чтобы долго лелеять горести.

Дети исправно стучали ложками. Они выхлебали горох и отправились спать. Домовой получил свою долю угощения и, кажется, сменил гнев на милость. Рыжая Анна мыла чашки-ложки и ждала, что в избу постучат, спросят, как она поживает, что стряслось да как жить дальше. Но никто так и не пришел, и Анна, вознося вечернюю благодарственную молитву, просила совета и одобрения.

Надобно ли ей оставаться вдовой Ефима Клещи иль стоит искать нового счастья?

* * *

– Говорила я, сколько я говорила… – Нютка повторяла глупые слова, точно могли они что-то изменить. – Уж две седмицы минуло, как матушка там… – Выговорить «в остроге» она и не пыталась. – Дом снизу до верху перетрясли. Гляди, зеркало мое разбили! – Она показывала осколки, что застряли в серебряном ободе, с таким видом, точно в этом главное горе-несчастье.

– Сестрица, хватит жаловаться да ныть. Дурными мыслями и словами ты беды притягиваешь.

Русоволосый, пышущий здоровьем и довольством братец брал из серебряной миски вишню, плевал косточки на стол и брал новую горсть. Ягоды, взращенные где-то в теплых землях, моченные в добром меду, сочные, крутобокие, он привез как гостинцы. Да сам их и съел.

– Пройдут темные тучи, выпустят твою матушку.

Нютка тряхнула головой так, что венец – простой, берестяной, расшитый стеклянными бусами, – слетел и, словно подстреленная птица, упал оземь. Пятнашка тут же подошла, обнюхала его, поддела лапкой, зацепила одну из бусин, та отлетела и радостно покатилась куда-то в угол.

– Ты еще, – досадливо протянула Нютка и вышвырнула кошку из горницы. Та лишь успела жалобно мяукнуть, не понимая, что случилось с хозяйкой.

Митя с усмешкой наблюдал за сестрицей. Косточки с ошметками багряной мякоти так и вываливались изо рта и падали на стол. Сам вид их до того взбесил Нютку, что она фыркнула: «Неряха», сгребла косточки в ладонь и кинула их в серебряную миску.

Однако ж братец не обиделся. Только и сказал:

– Все обойдется, Сусанна, с таким отцом и море по колено. Вызволит тетку да домой вернет. Хватит реветь! А слушай-ка! – Он хлопнул по ноге в красных портах и присвистнул.

Нютка сморщила нос.

– Давай в гости к нам, в Устюг. От мыслей дурных отвлечешься.

– По гостям ездить, когда матушка там?! Ты сдурел?

Митя много старше сестрицы, и жена есть, и дитя завел, а ума не нажил… Нютка не стала слушать дурацкие объяснения, просто вытолкала из горницы.

А ночью прижала к себе Пятнашку и спросила у кошки:

– А может, и правда съездить к родичам?

* * *

Утром в ее размеренную жизнь пришел зверь о семи головах, четырнадцати руках, гавкающий: открой сундуки! Анна Рыжая сидела на лавке, закрыв глаза, – лишь бы не видеть разорения, сорванных со стен тряпиц, разодранных занавесей.