Ведьмин круг

Сумасшедший опять стал забирать в сторону от проезжих дорог. Он провел своих преследователей через логовину, по­том мыском леса. Местность после мыска пошла неровная, ухабистая дорога иногда сужалась до тропинки, огибая ста­рый, поросший травой и кустарником глинистый карьер. По­том они вновь свернули влево, в лесное бездорожье, чтобы двинуться правей где-то через километр. Мелькнул просвет - лесная дорога проходила неподалеку. Потом открылась неболь­шая делянка, а после делянки они пересекли крутой, глухой, заросший овраг. Сумасшедший шел, не сбавляя темпа, не оглядываясь по сторонам. Преследователям оставалось толь­ко поспевать за ним.

По прикидкам Высика, они миновали стороной его район и сейчас забирали к райцентру, до которого пешим ходом полу­чалось, по этим же прикидкам, часа два.

Еще минут двадцать - и они увидели очередной глухой лог, а в нем - следы недавнего побоища. Брошенное оружие, трупы, валявшиеся здесь и там... Человек пятнадцать полегло, не мень­ше. Основная драма разыгралась около строеньица, напоминав­шего полуразвалившийся охотничий домик дореволюционных времен. Главный бой велся за него, и мертвых больше всего осталось возле его стен.

Мария с отчаянным воплем кинулась к одному из мертвых.

-Алеша!..

Ее крик еще не отзвенел в воздухе, когда недоумок оглянул­ся и тупо уставился на них. Высик, напрягшись, нащупал пистолет и наполовину вытащил его из кобуры.

Для Марии внешний мир перестал существовать - она при­пала к мертвецу, обхватив руками его голову.

Сумасшедший, немного поколебавшись, повернулся и вприпрыжку побежал прочь, по одному ему ведомому пути. Высик помчался за ним следом, успев заметить краем глаза, что Мария лежит, не меняя позы, и даже нельзя точно сказать, пла­чет она или ее горе слишком велико для слез, которые придут, когда отпустит первый спазм тоски и отчаяния.

Самые разные мысли проносились в голове Высика.

Мощная банда, думал он, и схватка со Свиридовым здорово ее обескровила. Даже если считать, что полегло поровну с каж­дой стороны... А ведь Свиридов, как обороняющийся, имел преимущество. Если бы эта банда заявилась в деревню в пол­ной силе, Высика и Марию ничто бы не спасло. Свиридов сыграл свою роль амортизатора удара, и тут Высик мог радо­ваться точности своих расчетов.

Но Мария... Это горе, эта страсть, прорвавшаяся наружу... Да, она любила этого стервеца. Высику стало страшно - так страш­но, как никогда в жизни, страшно задним числом, потому что он понял, какой опасности избежал. Это извечное бабье, которое было в Марии, перевешивало все выкладки и расчеты, для нее самой вроде бы убедительные - убедительные до тех пор, пока в глубине души не верилось, что смерть любимого человека со­всем рядом. Если бы это со всей остротой проникло в ее созна­ние, Высику несдобровать, она сорвала бы на нем отчаянье сво­ей страсти, не думая о последствиях, о том, что он - ее един­ственная защита и от убийц, и от лагерей, и от всего самого страш­ного. Высик понимал теперь, что он чудом не сделал ни одного неверного жеста, не допустил ни одной неверной интонации. Нечего и говорить о смысле его слов. По большому счету, все его слова пропадали втуне, она слушала их и не слышала, полная своим. Высик пришел к ней из мужского мира, взгляды и прави­ла этого мира он попытался протащить в ее женский мир, ис­пользовать применительно к ней - а для нее всего этого просто не существовало, было тем чуждым и посторонним, что, возмож­но, принимаешь умом, но душой не усваиваешь: все доводы ра­зума разлетаются вдребезги, едва поднимется иное из глубины естества. Эта слепая нерассуждающая сила - сила любви, сила продолжения рода или как хочешь ее назови, дикая и дикарская сила, управлению не поддающаяся, - смела бы Высика, как пы­линку, если бы он растревожил ее до времени.

Взаимопонимание между ним и Марией было только ка­жущимся, сейчас это до Высика дошло. Не могло быть между ними точек соприкосновения, и вера в то, что женщина, наде­ленная такой красотой, способна воспринять цивилизованные правила игры, была самообманом. Тем более горьким самооб­маном, что Высик ведь знал ее биографию и не должен был питать никаких иллюзий, если бы ему самому не хотелось об­мануться.

Припомнился рассказец из школьного учебника истории, как страшно княгиня Ольга отомстила жителям города, убившим ее мужа: внешне смирившись, собрала с каждого двора по голубю в виде покаянной дани, а потом, привязав к голубям го­рящую паклю, отпустила их лететь в родные края...

Да, именно так, испокон веку и вовеки веков. И, может быть, не заря сейчас разгорается на востоке, а за­паленный очередной женской местью пожар...

Сейчас Мария впадет в оцепенение шока: это оцепене­ние начало на ней сказываться еще в доме. Этим и объясня­лось ее холодное спокойствие при трагических для нее раз­говорах. И оцепенение это будет напоминать застывший кра­тер вулкана. Тонкую корочку, под которой все круче закипает огненная лава. Когда лава прорвется, куда она хлынет? И сможет ли Высик направить ее в такое русло, где она ни­кому не причинит вреда?