Ведьмин ключ

Он понимал настроение этого, моложе его года на четыре, парня, закончившего войну и хмельного не так от вина, как от радости, что вот он – живой и здоровый, не обойдён наградами, а впереди хорошая и долгая жизнь. Тянуло поговорить с ним, спросил, куда едет, не в Амгу ли. Парень кивнул, обрадовался, когда узнал, что Степану тоже туда, значит, попутчик. Стал расспрашивать – к кому? Степан спросил о Дёмине. Нет, такого не знает, они с женой не амгинские, приехали третьего дня к Нинухиной тётке. Сирота Нинуха, сам тоже детдомовский. А фронтовики в Амге есть, а как же.

Стал упрашивать Степана остаться у них в колхозе. Сулил – жить будет не хуже других, а там, глядишь, вдовушку подцепит. С домом, с коровой. Да и нещупаных девок – навалом.

Подошла Нинуха: малого росточка, с глазами широкими, беззащитными.

– Коля, да Коля же! – теребила она мужа. – Чё ревёшь-то на всё море?!

– Глянь-ка, чё ей отчебучил! – кричал парень, хвастаясь откровенно и с удовольствием. – Хватит в курмушке красоваться. Жакетку отхватил первый сорт, плюшевая! А ну-ка, распялься, Нинуха, распялься, покажь кофту!.. Ну, не хочешь, не надо. А кофта шикарная, понял?! Все деньги угробил, даже наградные, еще у тётки ейной занял, да ерунда это! К осени заработаю – и отдам. А на зиму бурки фетровые справим! Видала те, на толкучке? Вот их, а чё нам? Часы имеет? Имеет! Швейцарские привёз, понял! – Он заголил рукав её жакетки. На тоненьком запястье Нинухи блеснули часы-кирпичики.

– Не срами, Коля, – как маленького, упрашивала Нинуха, чуть дольше, чем следует, оправляя рукав. Видно было – часиками не налюбовалась, не освоилась с ними.

Как-то незаметно подошёл рейсовый катер, притёрся закопчёным бортом к пирсу. Стоял, дымил высокой трубой, плевался отработанным кипятком из патрубка, распуская за кормой радужные разводы солярки. Пассажиры устроились на палубе, притихли. Старушек с их узлами капитан отправил вниз, в матросский кубрик.

– Ещё унесёт сухобылок ветром, – грубовато шутил он, задраивая за ними тяжёлую дверь.

Разваливая по сторонам крутые валы, катер бойко пробежал мимо волнолома. Посёлок и судоверфь с ржавым корпусом баржи быстро отдалились. Сначала истончились и пропали из видимости мачты над почтой с густой паутиной проводов, шесты со скворечниками, потом сараюшки, дома, цеха судоверфи. Всё это слилось с грязно-серыми откосами гор, пропало. Только тумбы на поселковом нагорном кладбище, сплошь побелённые извёсткой, объединились в одно белое пятно и неотступно маячили за кормой, пока катер не заслонился от него горбатым мысом.

В море штормило, катер впахивался носом в зелёные холмины волн, дрожал расхлябанным корпусом. Дул холодный баргузин, знобило. Солдат притих. Он сидел на люке машинного отделения, держал на коленях жену, укутав её полами шинели. Нина жалась к мужу, шмыгала посиневшим носиком. Волны горбатились вровень с палубой, сталкивались и, подминая под себя белокудрявые гребни, шипели, откатываясь. Деваха испуганно глядела на них, ойкала, закатывая поблекшие от качки глаза.

К Степану подсел мужчина в плаще, угостил папиросой «Богатырь».

– Витька мой в Брест-Литовске служил. Ни письма с начала войны, ни похоронки. Хайрусов по фамилии. Случайно, не встречались?

Спросил как-то безнадёжно – видимо, наводил справки о пропавшем сыне многажды, и всегда попусту, и теперь знает наверняка – ничего утешительного не услышит. Спросил и даже не повернул головы к Степану, смотрел на синеющий взлом Байкальского хребта, густо дымил, втягивая и без того запавшие щёки.

Степан подумал, что с такой хорошей фамилией он бы запомнил человека, да не было рядом с ним Витьки Хайрусова. Сказать об этом, оборвать ещё одну ниточку надежды, не хотелось. Сделал вид, что не расслышал, мужик не станет добиваться ответа, но тот отщелкнул окурок за борт, быстро и цепко взглянул в глаза Степана, и, нечего делать, Степан молча пожал плечами. Хайрусов покивал, дескать, не ты один, никто не знает.

– Если работёнку подыскиваешь, – сказал он, – то могу устроить. В Амге у нас наблюдательный пункт от лимнологического института. Оклад хороший, с надбавками. Женат?

– Холостой.

– Рыбак?

– Ага. – Степан усмехнулся: – Начнёшь сеть выбирать, то и гляди за борт булькнешь… Приёмщиком работаю. Инвалидность у меня.

– Слышал ваш разговор. – Хайрусов снова протянул пачку Степану. – Если надумаешь к нам на работу, милости просим.

К деревне подошли, когда начало вечереть. Степан вынул отцовский кожаный бумажник – чёрный, потёртый. Когда-то в нём копилось благополучие всей семьи. Бывал он и пухлым и тощим, как сейчас. Красную тридцатку подал капитану, чуть помешкал в ожидании сдачи, но капитан с тридцаткой в руке бросился на корму, закричал на нерасторопного матроса, принялся сам учаливать катер, вроде другие дела – мелочи, подождут. Степан хмыкнул, подхватил котомку и спрыгнул на причал.