Ведьмин ключ

По выжженному пшеничному полю шли танки. Столбы гари клубились над ними, не опадая. Степан подтянул ремешок каски, вывалился из полузасыпанного окопа и на четвереньках перебежал вслед за Петром на другую сторону высотки. Тут они увидели Михайлу. Он хромал к полосе камыша-черноголовика, к глухой старице Синюхи. Михайла тяжело приволакивал ногу, бороздя землю носком порыжевшего сапога. На петлицах чёрной от копоти гимнастёрки рубиновыми каплями рдели сержантские треугольники, он ладонью сжимал лицо, в другой руке, ухватив за ремень, нёс трофейный автомат. При каждом осадистом шаге с головы на шею кольцо за кольцом сбрасывалась повязка, марля становилась всё белее – ярче проступали на ней пятна крови, и Михайла в красно-белом хомуте брёл, мотаясь из стороны в сторону.

Они подхватили его под руки, вломились в камыши. Сюда сбежались все, кто уцелел от последней бомбёжки. Немецкие танки выползли на холмы, перевалили их и двинулись к реке. На их броне клещами висли автоматчики. Красноармейцы бросились вдоль берега, кидались вплавь через гнилую старицу, опутанные водорослями, тонули.

Танки увязли в пойменной мочажине. Автоматчики скатывались с брони, шли не пригибаясь к берегу. Короткие автоматы дёргались в их руках, соря на луговину блёсткими гильзами.

Степан с Петром волокли Михайлу вдоль старицы. Пули вспарывали грязь под ногами, брызгала жижа. Вывернув чёрное торфяное дно, в старице рванул снаряд. Серебряной мелочью отсверкала в небе угодившая под взрыв стайка плотвы.

В сумерках человек двадцать красноармейцев сгрудились на полуострове, в низкорослом кустарнике. Немцы не преследовали. Их танки ушли вправо, к чуть заметному отсюда хуторку. Там разгорался бой. Какая-то часть пыталась выйти из окружения по сохранявшемуся мосту. Но и там, за рекой, куда пробивалась она, по всему горизонту стояло, не меняясь в цвете, багровое, с рыжими лохмами по подолу зарево. Ворчливые громы накатывались оттуда, чёрными косяками плыли бомбовозы. А здесь всё притихло, на всём лежал красноватый отсвет, даже Синюха текла красной, мясляной. Красноармейцы в просохших повязках смотрели ввалившимися глазами на Степана, ждали, что скажет, каким ещё путём поведёт их младший лейтенант с ярким клоком седины над левым виском. А он смотрел за реку. Там, в темноте, двигались войска, ревели моторы, юркими светляками носились мотоциклисты. Переправляться здесь – возьмут на той стороне голыми руками.

– К хутору, – приказал Степан.

Красноармейцы двинулись, по пути ныряли в воронки, растворяясь в багровом мареве. Подхватив Михайлу, побежали за ними и Степан с Петром. Недалеко от хутора по ним хлестнула шальная очередь. Вскрикнул и присел Дёмин, задергался и обмяк Михайла.

– Ухо оторвало! – Пётр скрипел зубами, матерился.

– Миха, Миха-а! – Степан тряс Климкова.

– Падай! – Пётр опрокинул Степана. Ветром шумнул над их головами веер трассирующих пуль.

Дальше волокли Михайлу недолго. Сползли в воронку. Мишка не шевелился, лежал, вяло раскинувшись. Один глаз был выбит, другой, большой и круглый, мёртво стыл на окровавленном лице. Как ни прикладывался ухом к его груди Степан, сердца не слышал.

– Чо щупашь долго? – торопил Дёмин. – Не отличаешь, чё ли? Голову размозжило, мёртвый он. Бежим!

– Стой ты! – прикрикнул Степан. – Мы росли вместе. Избы рядом.

– Избы рядом! А лечь рядом не хошь? – Дёмин полез было вверх, но сполз назад, быстро сложил руки Михайлы на груди, примял их, стащил со своей головы пилотку, надвинул ему на лицо и землей с краёв воронки стал загребать Климкова.

– Нас зарыть некому будет, – задыхаясь, хрипел он. – Помогай, лейтенант!

Степан неподвижно сидел над Михайлой, потом стал быстро подсоблять Петру. Только присыпали, как услышали позади себя треск мотоциклов, крики. Яркие фары, подрагивая, катились к ним, нашаривая раненых и отставших.

– Рви-и! – Дёмин выскочил из воронки и тут же пропал в темноте.

Догоняя Дёмина, Степан бежал широкими прыжками, придерживая на груди автомат Михайлы. От зарева лицо Дёмина было медным, с уха струилась кровь. Поодиночке и пучками стегали небо яркие стебли ракет, расцветали ослепительными цветками, гнулись к земле, истаивали. На своих бойцов наскочили неожиданно. Они грудились у крайнего хуторского сарая. Земля ходила ходуном от разрывов, выли моторы. Освещённые ракетами низко над переправой серебристыми мотылями кружили самолёты, из реки, вперемешку с бревнами, вздымались рваные полотнища избаламученной воды. Сквозь грохот, путаясь в сетях трассирующих пуль, прорывалось надсадное «ура», истошно ржали кони.

– Наши на мосту! – крикнул кто-то из бойцов. И, как всегда перед атакой, грудь Степана охолонуло изнутри, свело скулы. Голосом сиплым, вроде для себя, скомандовал:

– Давай!

Чувствуя за спиной топот красноармейцев, нёсся к переправе, строчил по сторонам, опрокидывал возникающие на пути фигуры немцев, рвал горло криком:

– Ура-а!

– Ура-а! – натужно поддерживали сзади.