Вечный шах

раскрыл его, недолго поискал на полках, извлек новенькую  тонкую  папочку,

на которой блестящими черными буквами значилось: "Личное дело", вернулся к

столу, на ходу полистав папочку, и, сев на свое место, ответил на  вопрос:

- Почти полгода. Со второго февраля.

     Из низкого мягкого кресла, в которое погрузился Виктор,  председатель

Удоев виделся как бюст Героя на постаменте.

     - В папочке не написано, есть ли у него какие-нибудь родственники?

     Бюст  с  готовностью  полистал   папочку   еще   раз.   На   листочке

автобиографии задержался.

     - Нету у него никого. Сирота. Детдом, спорт, ПТУ. Потом  армия,  ВДВ,

снова спорт, мастер по стрельбе, первый  разряд  по  конному  спорту.  Да,

судьба...

     - И горевать некому, - сказал Виктор.

     -  Мы  должны  горевать.  -  Удоев  назидательно   поднял   большущий

указательный палец. - Человек погиб, человек!

     - А мы ничего не знаем об этом человеке. Ничегошеньки. Скажите,  а  я

могу повидать этого вашего отставного полковника и конюха? Они вроде вчера

вернулись?

     - Вернулись! Вчера! - радостно подтвердил Удоев. - Только повидать их

никак не получится, дорогой!

     - Как так? Ведь они у вас работают.

     - Не работают! Не работают! - еще радостней объявил председатель.

     - Как так? - тупо повторил Виктор.

     - Конюх, мальчик этот, - впервые Удоев  обнаружил  свой  акцент  -  в

слове "мальчик" мягкий  знак  отсутствовал,  -  вчера  прямо  и  уволился,

напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.

     - Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.

     -  Правильно.  Я  его  начальником  послал.   За   Сережей   присмотр

обязательно нужен был. Сижу я, думаю -  кого  послать.  И  вдруг  солидный

человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в

каких он органах работал, обрадовался, и без всякого  оформления  направил

на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда  вернулся,

говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.

     - Совсем?

     - Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.

     - Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, - сказал Виктор.

     - Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята. -  Удоеву  понравилось

словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: - Совсем пропадают.

     - Но, судя по вашему виду, вы - тоже спортсмен.

     - Спортсмен, - с гордостью подтвердил Удоев.  -  В  свое  время  союз

выигрывал по вольной борьбе.

     - А не пропали?

     - Потому что я умный, Виктор Ильич, - объяснил  свое  везенье  Удоев.

Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.

     - Значит, ничем мне помочь не можете...

     - Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.

     - На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?

     - А что? - завелся ни с того, ни с сего Виктор. - Прокачусь, пожалуй!

     - Гришка! - крикнул служителю Удоев. - Подай Орлика!

     Где вы, те два месяца в Тургайской  степи,  где  ты,  школа  великого

наездника Петьки Трофимова, где свист ветра  и  ропот  конских  копыт  под

тобой?

     Виктор, чуть коснувшись  холки,  взлетел  на  коня.  Нашел  стремена,

разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув  лошадь,  залепил  классическую

свечку.

     Развернувшись  на  двух  задних,  опустил  передние,  с  места   взял

укороченным  галопом.  Мелькали  терракотовые  стволы  сосен,   стриженный

кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи,  разбрасывая

землю  комьями,  развернулся  и  помчался  назад.  Лихо  осадил,  эффектно

соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:

     - Спасибо. Сколько я должен кооперативу?

     - Какой джигит! Какой джигит! - в  восхищении  мастерством  наездника

кавказский человек просто не мог услышать о  каких-то  деньгах.  -  Виктор

Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!

     - У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.

     - Какое занятие?  Скрючившись  за  письменным  столом  в  прокуренной

комнате? Фу! А у меня свежий воздух,  вольные  кони,  симпатичные  дамочки

кругом.

     - Заманчиво, но... - Виктор развел руками. - Так сколько я должен  за

прокат коня?

     - Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!

     Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую  ногу.  В  паху

заунывно болело. И ломался-то перед кем?  Виктор  миновал  матово  сияющий

"Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".

     Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры  и

отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные

ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался  к  Ленинскому  проспекту  и

покатил к столбу с  растопыренными  в  растерянности  руками  -  памятнику

Гагарину.

     Теперь  киностудия,  там  понюхать,  что  и  как.  Свернул  было   на

Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по  малой

дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.

     А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел

невпроворот.  Про  себя  составил  планчик:  издательство,   автомобильный

мастер, заказ получить -  сегодня  день  писательских  пайков,  в  гильдию

заглянуть и сразу после гильдии в ресторан  Дома  кино  -  в  кои-то  веки

поужинать по-человечески.

     В цветочном магазине  у  Октябрьской  площади:  за  чудовищную  сумму