Вечный Град (сборник)

– Тысяч пятьдесят, кажется, – небрежно бросил Гельвидиан. – В верхнем ярусе многие стоят.

Внезапно все сидевшие разом встали, в общем порыве поднялись и Веттий с Гельвидианом, и последний шепнул:

– Смотри, вон августы!

Веттий устремил взор в указанном Гельвидианом направлении и, присмотревшись, разглядел в почетной ложе, располагавшейся над стеной, отделяющей арену от зрителей, среди многочисленной свиты, только что вошедшую и усаживающуюся на почетное кресло матрону средних лет. Лицо ее показалось Веттию слишком скуластым, черт же его с такого расстояния было не рассмотреть. Волосы, расчесанные на прямой пробор и крутыми волнами обрамлявшие лицо, сзади собирались в пучок. Больше всего Веттия поразил их золотистый цвет – точно у галльских или германских женщин. Это была Фаустина, супруга Марка Антонина, к которой и относились сплетни, услышанные Веттием по дороге в амфитеатр. К ней робко жалась совсем молоденькая девушка или даже девочка – Гельвидиан пояснил, что это вторая по старшинству дочь, тоже Фаустина (самая старшая, Луцилла, выданная замуж за второго августа Луция Вера, находилась при нем на Востоке). Самого августа действительно не было.

На противоположной стороне амфитеатра люди казались не больше муравьев, так что разглядеть их было невозможно. Однако, осматривая ближние ряды, Веттий заметил, что почти все женщины причесаны так же, как августы, и у многих волосы точно такого же цвета, как у Фаустины-старшей. Ему показалось, что он не в Риме, а в Лугдуне на ежегодном празднике всех племен. Веттий спросил брата, почему так.

– Они как-то по-особому красят волосы, – пояснил тот шепотом. – Чем-то пропитывают – чуть не ослиной мочой, а потом сушат на солнце. Но я точно не знаю, моя мать так не делает. Отец сразу сказал, что это позор для римлянки, и что, если она только попробует таким образом выкрасить волосы, он не пустит ее ни в спальню, ни в триклиний, а запрет в чулане. Шутил, конечно, но, думаю, решись она на такое, он бы выполнил свою угрозу. Однако про «позор для римлянки» теперь, пожалуй, лучше помалкивать.

Присматриваясь к женским прическам, Веттий обратил внимание на одну совсем молодую матрону, сидевшую поблизости от них. Она несколько раз обернулась, словно высматривая кого-то среди сидящих, и Веттий успел ее разглядеть. Ее волосы, по-видимому, не были выкрашены – цветом они напоминали лесной орех, – тем не менее они притягивали к себе взгляд своим обилием и здоровым блеском. Внимание Веттия привлекло также и то, что она носила одежду скорби: на ней была серая туника и такая же пала, и та и другая из дорогой тарентийской шерсти. На вид этой женщине можно было дать не больше девятнадцати-двадцати лет. Ее лицо не отличалось классической правильностью: чуть скуластое, с довольно крупным и широким носом, с волевым подбородком. Но рот был мал и красиво очерчен, а взгляд ее глаз, больших и довольно светлых, тоже цвета лесного ореха, приковывал к себе необычной глубиной, серьезностью и вместе с тем – надменностью, а сочетание всех черт – удивительной гармонией. На лице ее еще не различалось ни единой, даже паутинно-тонкой, морщинки, какие у женщин этого возраста обычно уже начинают появляться на лбу и возле губ, а кожа поражала тонкостью, нежностью и янтарным сиянием. Сама она была невелика, но изяществом напоминала танагрскую статуэтку: в каждом движении, в каждом повороте чувствовалась кошачья гибкость и ловкость. На указательном пальце правой руки выделялось кольцо с большой розоватой жемчужиной.

Оглядывалась красавица не напрасно: вскоре видный смуглый мужчина лет сорока, холеный, упитанный, с намечающимся брюшком и легкой проседью в черных волосах, пробился к ней через толпу. Когда он подходил, женщина взглянула на него – так, как будто вся ее душа была в этом взгляде. Веттию в этот миг она показалась невыразимо прекрасной. Мужчина улыбнулся в ответ самодовольной, снисходительной улыбкой красавца, знающего себе цену, что-то небрежно сказал ей и уселся на соседнее кресло.

Между тем консулы – это были Помпей Макрин и Ювенций Цельс – подали знак, зычно завыли многочисленные рога и трубы, и представление началось. Вначале по арене прошла торжественная процессия жрецов, перенесших изображения капитолийской триады – Юпитера, Юноны и Минервы, – на специально отведенные для них места, чтобы и боги могли насладиться зрелищем игр. За ними следовали две длинные вереницы – юношей и девушек, одетых в белое. Под звуки флейт они исполнили танец, то соединяясь в хоровод, то распадаясь на цепи, причудливо переплетающиеся, и в своем движении вычерчивая на арене амфитеатра затейливые геометрические фигуры. Затем вновь раздались звуки рогов и труб, и началась звериная травля.