Вечный Град (сборник)

Уже за несколько дней до того на стенах домов, как обычно, появились тщательно выведенные красной краской надписи, извещающие о том, что гладиаторы из школы Нерона, выставленные некими магистратами Кальпурнием Пизоном и Велием Руфом, будут биться во Флавиевом амфитеатре три дня, начиная с ноябрьских ид. В каждый день было обещано по тридцать пар гладиаторов и звериная травля.

С раннего утра по широким улицам и узким переулкам к Флавиеву амфитеатру потек разношерстный людской поток – словно бы ручьи стекались в глубокое озеро, готовое принять всех. Из-за тесноты толпа двигалась довольно медленно, и чьи-то частные разговоры становились достоянием всех. Веттий и Гельвидиан передвигались в общем пешем потоке. Лектику они не взяли, поскольку сенатор считал, что пользоваться ею без особой нужды – признак изнеженности. Сам на близкие расстояния всегда ходил пешком, а уж чтобы молодые люди ехали в лектике на соседнюю улицу, и вовсе называл дурным тоном и уделом кинедов. Поэтому лектикой воспользовались только матрона Гельвидия с дочерьми. Сенатор отправился один, а Веттий с Гельвидианом были предоставлены себе. В итоге за краткое время пути до Флавиева амфитеатра Веттий узнал много нового, чего никогда не услышал бы в чинной семье сенатора.

Возле очередного объявления, сообщавшего о гладиаторских боях, невысокий бритый мужичонка, в котором по облику можно было предположить мелкого торговца или трактирщика, сокрушенно вздохнул:

– Эх, что за времена! Всего тридцать пар в день! И это на Плебейские-то игры! В Городе! Как будто в захолустье каком живем…

– Денег жалеют устроители, – отозвался шедший с ним рядом толстяк с красным лицом (Веттий мысленно прозвал его мясником).

– Да нет, это август деньги урезал, – продолжал первый. – Это раньше было – сколько ланиста запросит, столько и платили ему за каждого бойца. Больше выставишь – больше получишь. А сейчас – либо сплавит всякое отребье, либо, если приличных бойцов, так тридцать-сорок пар, не больше. По мне уж лучше второе. Хоть есть на что посмотреть.

– И что ж это августу так не любы наши развлечения? – насмешливо откликнулся третий, чернявый, с плутовато бегающими глазами. – Гнушается нами. На играх и не показывается. Вот и сегодня, бьюсь об заклад, мы его не увидим. Все это для него слишком низко – философ! Если и снисходит до того, чтобы присутствовать в амфитеатре, то читает – где это видано? Или он и нас хочет заставить вместо игр заниматься философией?

Произнеся последние слова, он прыснул со смеху. Разговор велся нарочито громко: видно, говорившие понимали, что их слышат, и наслаждались возможностью публично высказать свою точку зрения.

– Будь ты хоть трижды философ, игры – это наше, исконное… – обстоятельно произнес «мясник». – Отцы и деды наши их уважали, и нам ими пренебрегать негоже!

– Отцы отцами и обычаи обычаями, но с гладиаторами у августа личные счеты, – чернявый понизил голос, однако все, что он говорил, было прекрасно слышно. – Сказывают, августа влюбилась в одного из них, и даже понесла от него ребенка, но совесть ее мучила, и она призналась во всем мужу. Тот обратился к халдеям, а они велели, чтобы любовника августы убить, а она чтобы омылась его кровью и только после этого легла с мужем…

– Чушь! – перебил его чернявый. – Так бы она и стала признаваться ему в этом! Ты в Остии поспрашивай, у корабельщиков. Они тебе еще не то расскажут!..

Веттию тягостны были эти сплетни. Он посмотрел на Гельвидиана, увидел презрительную усмешку на его лице и ничего не сказал. А в толпе уже другие голоса привлекали внимание к себе. Заядлые любители зрелищ обсуждали гладиаторов.

– Леон – истинный лев и есть! Двадцать четыре победы, даже ни разу не был отпущен!

– Что с того? Вот и участвовал бы в звериной травле, с утра пораньше. А так – увидишь, Пугион завтра зарежет его, как поросенка.

– А что твой Пугион? Три раза был отпущен из милости. Вся его доблесть – умение разжалобить толпу…

– А я вам скажу: нероновцы против юлианцев – все равно что сам актеришка Нерон против божественного Юлия…

– Нерона не трожь! Он простой народ уважал, только толстосумов тряс…

Вся площадь перед Флавиевым амфитеатром была заполнена народом. Здание амфитеатра казалось огромным муравейником, в который эта толпа через узкие входы проникала, подобно муравьям, потоками исчезающим в своих тесных норах.

Амфитеатр поразил Веттия своей громадностью и совершенством технической мысли, отразившимся в его конструкции. С восхищением смотрел он на облицовку из беловато-золотистых травертиновых плит, которыми здание было отделано снаружи; на его высокие, раз в восемь-десять больше человеческого роста, своды; на несокрушимые ступени из поставленных на ребро плоских кирпичей, на переплетение проходов и лестниц, открывающееся взору внутри здания. Здесь чистая публика отделялась от простонародья, проходившего по специальным «лжемонеткам» – тессерам, но места все равно хватало всем. Гельвидиан провел Веттия на полагающиеся им места.

– Сколько же народу сюда вмещается? – спросил Веттий.