Вечная жизнь Лизы К.

Он молчал, даже очки не сверкали. Лиза спросила: ты здесь? а про неандертальцев есть что-нибудь новое? И вдруг поняла, что до сих пор не дала ему выговорить ни слова. И что в этом и был ее кайф – с первой минуты знакомства: трещать, бормотать, говорить и любоваться собой вместе с ним, его глазами, ушами, губами, вот в чем ужас… Впрочем, нет, когда Кан с нежностью залепетал про свое, какая-то прелесть была и в этом: да, рисунок, представь, обнаружен первый наскальный рисунок, нанесенный рукой неандертальца, в пещере на юге Испании, рисунок бесхитростный – восемь линий образуют решетку, завтра вывешу пост, но что это было – календарь, карта местности? мой самый безнадежный студент гениально и антинаучно предположил, что это неандертальская таблица умножения, японские дети в младших классах умножают похожим образом… Коллеги предполагают влияние кроманьонцев, те жили уже по соседству, но что это объясняет? ничего… безответочка ты моя!..

И так он это классно сказал: грустно, без тени упрека, – что секунда раскрылась, будто моллюск, в ней захотелось обжиться, пожемчужней устроиться. Но тут за его спиной что-то упало: швабра, лыжи, детский велосипед? кто-то вышел, или он сам оступился, и связь прервалась. Быстрые, рваные клочья проносились по небу. Невидимкою луна… Кан, соревнуясь в антинаучности с безнадежным студентом, вздохнул бы сейчас что-нибудь про мустьерского Пушкина… В непроглядном разрезе двора хохотали, пили пиво, швыряли пустые бутылки в гулко звучащий бак, и было легко представить, что это ожил семнадцатый слой пещерных раскопок, и попытаться этих существ полюбить. Полюбил же их Кан – больше Лизы и, кажется, больше всего на свете. Деревья мотали еще по-летнему буйными гривами. Жутко хотелось, чтобы он позвонил опять. Но и без этого – почему бы? – хотелось в этом мгновении застрять, никуда не лететь и не ехать, Маруся с Викешкою спали рядом, а мама рядом с похрапывающим отцом, кстати, мама тоже стала храпеть, но в это не верила, и они по утрам препирались, папа – прикалываясь, мама – обижаясь всерьез… Жизнь добежала до самой высокой точки, так показалось. Через четыре дня Лизе должно было стукнуть тридцать, грянуть, бабахнуть, но не исполниться. Исполняться должны желания. Или, как в старых книжках, сам человек: мужеством, радостью, Святым Духом…

А в самом конце сентября Лена Ж. написала, что Лещ приехал в Москву до зимы, хотел насовсем, но после гибели друга решил месяца два погулять, порешать кое-какие дела и вернуться, чтобы мстить за него. Имя Тимура появилось только в третьем абзаце в связи с Настей, подружкой Лещинского, которая закрутила с Тимуром короткий приграничный роман, до того короткий, что не о чем говорить, но потом из Москвы зачем-то об этом романе сообщила Ивану: типа, лучше пусть ты узнаешь от меня, чем от Тимки, люблю одного тебя, и все в таком духе. И когда Тимур до Леща добрался, а путь получился кружной, то немедленно схлопотал по роже. Ваня реально себе этого не может простить, рассказывает и бьет себя по лицу: безмозглая я скотина! Потому что Тимур тоже гордый и тоже бзикованный, развернулся, у него ведь были и другие контакты, те же парни с Урала, которых он в Новороссию переправлял, – и уехал, Донбасс-то большой. А Ванька решил, что он обратно – в Ростов и оттуда домой. И забил на него, ну, в смысле, не стал искать.

В этом месте Лиза вдруг поняла, что у нее ледяные ноги. Ледяные настолько, что, если их немедленно не согреть, они рассыплются на ледышки, крошечные и колкие. А потом застучали зубы, хотя холодно не было. Вокруг с визгом бегала малышня. Лиза вторую неделю ходила в садик вместе с Марусей. Родителям в этой невероятной стране, в которой даже коты умели постоять за свои права, разрешалось находиться в саду ровно столько, сколько для адаптации малыша было необходимо. Запыхавшаяся Маруся, за которой носился неповоротливый Иылдырым, крупный, четырехлетний – дети всех детсадовских возрастов здесь обитали вместе, – уткнулась Лизе в колени. И там, где она их обхватила, стало как будто теплей. Но зубы по-прежнему выбивали чечетку, и, чтобы ее немного унять – кто сказал, что у этой истории будет ужасный конец?., а ведь кто-то еще сказал, что ужасный конец лучше ужаса без конца, – промотала страницу. Лена писала, что Лещ дико любил свою Настю, а она его кинула, и лучший друг тоже кинул, и только после известия о смерти Тимура Ваня смог осветить эту ситуацию с правильной стороны.

После чего ледяными стали пальцы и кончик носа, тронь – зазвенит. А мозг упорно цеплялся – сейчас за слово «известие». Значит, Лещинский это знал с чужих слов?