Вечная жизнь Лизы К.

Дедуля успел – за час с небольшим до их выхода в школу. Небритый, осунувшийся, с глазами, выцветшими до голубизны, смотревшими поверх или мимо. Вязко сказал, что под Тулой сломался – ночь, чисто поле, вокруг ни души. Довспоминался до Семена Петровича Мещерякова, только вместо клистира в наличии имелся столь же бесполезный компрессор для шин. Достал из кармана двух петушков, мутных, поплывших, видимо, сразу же за Ростовом. Сунул Викешке, сунул Марусе. Такое себе нормальное возвращение алкаша после долгой отлучки. Лизу буквально вдавило в стену. А у мамы самым обыденным образом получилось налить ему чай, словно он только вышел из спальни. И, пока размешивал в чашке сахар, который забыл туда положить, – грозно, будто звонил в стопудовый колокол, – мама делала бутерброды: в палец сыра, в два колбасы. И папа глотал их один за другим, почти не прожевывая. А потом уселся за комп, и пока не прочел в нем все новости про Иловайский котел, какие-то – вслух: силовики оставили луганский аэропорт, десантники отступили под натиском танков, большинство военных, которые пытались покинуть город, погибли или в плену, – и пока не решил, что это конец войне, потому что это конец украинской армии, к Викешке не обернулся, хотя тот и безостановочно ныл: ну идем же, ну мы же так опоздаем!

А папа, по-мушиному потерев ладони:

– Ну, Тимуру, по крайней мере, там больше делать нечего.

И, часто мигая, стал что-то писать в айфон – ясно что и ясно кому, торопясь подарить надежду.

Бедный-бедный мой папа, не сказала – подумала Лиза и пошла обувать Марусю. Детка с белым капроновым бантом, едва умещающимся на голове, радостно подбрасывала в прихожей красный, белый и синий шарики, еще с вечера надутые бабулей.

2

Письмо от Лены Журенковой пришло в конце сентября. Они давно уже вернулись в Берлин, жили теперь не в студии – в квартире из двух очень приличных комнат, Саня все провернул молчком, пока они были в Москве, встретил их, загадочно улыбаясь, с привычной развилки свернул в незнакомую сторону И без спроса завел кота – взросленького, двухлетнего – к Марусиному восторгу до визга, до ползанья следом на четвереньках от миски, из которой Маруся вместе с котом собралась уже было вкусить, до коврика у двери – так они и заснули на нем в обнимку А потом много дней, чтобы выгнать Мерло из детской кроватки, надо было долго скандалить лично с Марусей и персонально с котом. Мерлуша был немцем в стотысячном поколении и, если считал, что его права нарушались, забирался ночью в бак с грязным бельем, находил там Лизины стринги, выкладывал возле бака и ссал именно в них. Саня эти котовые акции до обидного не осуждал, называл одиночными пи-пи-пикетами и говорил, что они даже в России разрешены. Он принял Мерло от переехавшей в Дрезден сокурсницы Моники, родом из Польши, – раньше о ней никогда речи не было, и в этом месте что-то следовало бы прояснить или наоборот? – гулял с Мерлушей на поводке, ворковал и ласкался к нему, будто к девушке… Да, дождаться момента и прояснить, хмуро думала Лиза и тихо презирала себя, не очень понятно за что. Не за Кана – это уж точно. В реале они больше не виделись. Правда, за день до ее отъезда проговорили не меньше часа, как тысячу лет назад, среди ночи, впервые в жизни по скайпу, он все-таки выспросил у нее логин – шепотом, ни глаз, ни лица, только посверкивала оправа очков, он стоял на балконе, она на лоджии, было зябко до дрожи и, видимо, из-за дрожи было почти все равно, про что говорить, просто длить этот шепот: твои спят? и мои… а у тебя с балкона видно луну? и у меня одни облака… а в Берлине ты был? а в музей фотографии заходил? он рядом с ZOO – нет? ну так слушай, я туда забрела случайно, просто были полчаса времени, а там Хельмут Ньютон, знаменитый фотограф, великий – ты не знал? и практически вся экспозиция оказалась про его черно-белый взгляд на женское тело, и это было так круто! и никакого сексизма, всем своим видом: бесстрастностью, деловитостью, осанкой – его модели излучают самодостаточность, голые, но не босые, они все у него на шпильках, они живут собственной жизнью, и от этого кажется, что это твой взгляд их раздел догола – они-то вышли из дома по делу, и на подиум тоже по делу, и уж тем более по делу присели на унитаз, все остальное – это твои вуайеристские проблемы… их нагота была их открытостью, а открытость – их силой, они шли на меня, нет, они перли, и их свобода индуцировала мою. И я подумала, что должна научиться жить не про счастье, а про что-то другое – про свободу и храбрость?