Вечная жизнь Лизы К.

Бедный Кан знать не знал про родительскую квартиру и ломился туда, куда ломиться привык. И отключила в мобильнике звук – своевременно. Трубка беззвучно запрыгала на столешнице, маленькая и верткая, будто Ю-Ю. И это, надо признаться, реально бодрило. Разложить эту бодрость на составляющие с ходу не получилось. А когда развешивала на лоджии Марусину стирку – все эти трусики с микки-маусами, маечки с сердечками, шортики с бантами – Сергиевич если уж выбирал, то самую мимимишную хренотень, – вдруг решила, что эта бодрость про закрытый гештальт. И что приехала она в Москву еще и за этим. И полночи переписывалась с Шаталиным, никогда ему особо не симпатизировала, а тут они, как близнецы-потеряшки, нашли друг друга в фейсбучном чате и радовались, что совпадают во всем: Крым – геморрой, Донбасс – роковые яйца, отток инвестиций и санкции – для экономики это начало конца. И еще пообещали друг другу делиться всем, что узнают: сколько погибло под Иловайском, правда ли, что наша артиллерия работает по украинским военным, впритык подойдя к границе… Антон тоже читал об этом в сетях, но полагал, что надежный источник – только снимки из космоса, и с окончательными выводами советовал подождать. Про Натушу ни слова, про брата Тимура тоже. И это было так классно – вести с неприступным, а порой и спесивым Шаталиным настоящий мужской разговор.

А утром прорезался Кан: ты спрашивала, что я думаю о принадлежности Крыма. Как палеоантрополог отвечаю: первыми гоминидами на полуострове были неандертальцы, обосновавшиеся здесь около ста тысяч лет назад. Когда и если биоэтический императив станет основной заповедью человечества (а генная инженерия, уж поверь мне, к тому времени сможет все), я первый встану на одиночный пикет с плакатом «Вернем Крым Homo neanderthalensis! Неандертальская весна – весне дорогу!». Ответил, удовлетворена? Однако учти, что Европу им тоже придется вернуть, это их колыбель, не наша.

Но теперь пришла Лизина очередь промолчать. А тем более без звонка объявились мама с Викешкой, случилась оказия – и рванули. Петя Осьминский сам предложил… Большую часть вещей заперли в доме – в надежде на скорое папино возвращение, приехали налегке, правда, Петин багажник все равно оказался забит под завязку: немного варенья, немного соленья, в огромной корзине георгины и гладиолусы, для лучшей сохранности пересыпанные травой, – скоро в школу, три дня не срок, долежат. Петя, который был младше Лизы на девять лет, которого в их детских затеях и в расчет-то не брали, разве что по приколу усадить в велосипедный багажник – Ярик своего полуслепого кота, а Натуша сопливого Петю, ей, как старшей, его иногда доверяли, – и вот уже этот Петя красавчик, дипломник, метр девяносто три, является на внедорожнике с георгиевской ленточкой на антенне, таскает к ним в дом соленья-варенья, развязно поглядывает в вырез ее футболки, а когда она наклоняется поставить баул, сует в ее задний карман визитку и похлопывает – как бы визитку, как бы джинсовый Лизин карман. А когда она зло разгибается, с милой улыбочкой приглашает к ним в автосервис, сделаем в лучшем виде, карточку я тебе положил. И с той же саблезубой улыбкой: а в Европе прикольно? Сказала: нормально. А он, сложив из пальцев козу: ну они хоть в теме, что русские идут?

И все это было бы туда-сюда, одним Тимуром на свете больше (говно вопрос, как сказал бы тот же Орлов), но, когда Петя в своей красной рубахе и белых льняных штанах наконец от них ушагал, развинченно, самоуверенно, длинноного, в начавшейся суматохе – растыкивание вещей, стирка, готовка, отмывание Викентия от тонн летней грязи, оттаскивание его от Маруси, а Маруси – от детского планшета, – мама между прочим сказала, что диплом для Петечки подрядился писать отец. Не поверила:

– Чей отец?

– Твой отец, Осьминские попросили, а ты же знаешь нашего папу, он не смог отказать.

Спросила негромко и как будто без вызова: и за сколько наш папа не смог отказать? А в ответ прилетело слезоточивой гранатой: за трехмесячный абонемент в бассейн – для Викеши!

И Викентий тут же прижался к бабуле, обнял, уткнулся носом в живот. Бабуля вспыхнула маковым цветом и ласково потаскала зубами его вихор на макушке. Загляденье, как ладно эти двое были друг к другу пригнаны! Настолько, что в ожидании дедули – где-то он с Элей на лишние сутки завяз – растерялись невероятно, но виду не подавали и все двадцать четыре часа, как встречно заваливающиеся заборы, маленький и большой, поддерживали друг друга: а мы какую кашку сегодня варим на завтрак? а на какой мы сегодня площадке гуляем? а мы сегодня рисуем фломастерами или карандашами? а мы ведь не будем сердиться и плакать, если дедуля не успеет к первому сентября?