Вечная жизнь Лизы К.

Было темно – шелковично, чернильно, можно сказать, что южно. Качели и горки толпились вокруг, будто призраки мастодонтов. Лиза для храбрости громко сказала, что хотела его о многом спросить. И тут же по запаху поняла, что Кан – неужели тоже для храбрости? – принял на грудь и весело закивал: спросить и поговорить, да, обязательно, а куда мы пойдем говорить – наверно, к тебе? Вынул фляжку из бокового кармана, сунул Лизе: давай на дорожку? Пьян он не был, разве только от счастья, пыхтел и лучился, как надраенная к параду валторна. И почему-то это так заражало. И нисколько не злило, что он пытается влить коньяк и в нее. Между глотками она все-таки говорила, что брат, у нее ведь есть брат, странный брат, не единоутробный, а сводный… А Кан мотал головой и щурился, будто от яркого света, будто светился не он, а она: красивая, вот откуда такая! – едва слышно, как будто не ей, а себе. А потом они два часа целовались – почему-то под деревом, почему-то казалось, что стоя теплей. Интересная это штука: когда человеку хочешь столько всего сказать – чем? губами и языком! – а оказывается, что вместо этого ими же можно два часа целоваться. И только. Но ведь два бесконечных часа! Поняла это в полусне, под голодный Марусин рев – на будильнике было девять – вечера? нет, конечно, утра – это сколько же времени бедная детка не могла добудиться свою беспробудную мать? И, сварив для Маруси нелюбимую манную кашу, но зато добавив в нее запеченное яблочко – детка уже давно прекрасно ела сама, – уткнулась в планшет доспросить все неспрошенное: как поживает Кэррот? а тот маленький мальчик – твой? ты ходил на Болотную? ты не думаешь, что, если бы нас пришло тогда больше раз в десять, этой войны бы не было? да, и кстати, мой брат по отцу (пока это только версия) мог на эту войну поехать – перегрелся, играя в «Day of Defeat», и решил развиртуализироваться… что ты знаешь об этой войне?

Кан в ответ промолчал. И это бесило. Зато дважды за утро позвонил Сергиевич: посмотреть на Марусю, посмотреть на жену, рассказать, что на этой неделе получилось собрать еще на дюжину броников – это если немецких, а если сделанных в Украине, на все двадцать пять, но Лиза вспылила: ты же знаешь их качество! И Саня покорно: хорошо, на двенадцать. И еще сказал, что теперь у них новый кейс – термобелье, осень-то не за горами, а там и зима.

– Осенью война кончится…

Но он не дал ей договорить, потому что пылал уже этой новой затеей, а пылал он обычно, как спящий вулкан, незаметно, подспудно, только легкий дымок из суженных глаз: шить надо на Украине, он все узнал, флис закупать итальянский, Севка вышел на их украинскую диаспору, они готовы участвовать. А Саня вышел на благотворительный фонд, который поможет уйти от налогов!

– Круто, – кивнула Лиза.

И он тоже кивнул и обхватил свои плечи, что значило «обнимаю». И она обхватила свои и покачалась на стуле, что значило «крепко». Тут бы им и проститься. Но Саня, потому что скучал все сильней и все чаще об этом просил – не словами, а жестом: чтобы она отошла подальше от компа, чтобы он мог увидеть ее целиком. Отошла, сунула пальцы в карманы шорт, повиляла бедрами, коленками, попой. Он благодарно выдохнул. И молчком отключился. От этого ли пробило на слезы? Строго сказала себе: муж есть муж, и он в своем праве… Это Кан – непонятно кто.