Вечная жизнь Лизы К.

А Лиза за неделю до их отъезда прилетела в Москву, чтобы немного потусоваться с Викешкой, а потом проводить его в первый класс. Прилетела с чемоданом рубашечек, брючек, машинок, ручек-карандашей, но главным подарком была, конечно, Маруся, тишайшая, милейшая, сияющая радостью детка, Саня так и звал ее – «наше сиятельство», скучал и как бы рвался сначала в Москву, а когда узнал про Ростов, то и к Григорию Александровичу на подмогу. Но по-прежнему полагал, что на границе его заметут, и это нескончаемое «бы да кабы» между слов, между строк, в холодноватом просверке глаз злило, конечно, не так, как прежде, – пожалуй, и не злило уже, но привычно перемещалось с Лизой по жизни, как косметическая подтяжка, на самое чуть передернувшая лицо, как бы омолодив его, но и немного состарив. А в итоге вместо всеобщей радости сплелся сложнородственный сериал по типу «Игры престолов», где у каждого была своя навороченная история: Викентий разыгрывал брошенность и ненужность, мама – ревность такой силы и свежести, что затмить ее не могло даже общение с Марусей, а Лиза в первый же после прилета день налетела на детской площадке на Кана. И пока всем казалось, что Тимур вот-вот обнаружится и, ясное дело, не на войне – не из такого был этот мальчик вылеплен теста, чтобы из офиса с увлажнителем воздуха, из какой-никакой карьерки и вдруг под пули, – собственными страстями жилось легко. Можно даже сказать, упоительно. И мама могла часами рассказывать Лизе о том, от чего хотелось немедленно зарыться в наушники – теперь в них все чаще был Малер, справлявшийся со своими обязанностями не хуже Рамо. Но в наказание за эскапизм, хотя Лиза уже почти научилась прятать наушник за шторкой волос, а для надежности и в душной раковине ладони, мама могла вдруг обиженно его выхватить и начать пересказывать все сначала: как в Лизины восемь лет Эля трезвонила в дверь их старой квартиры, как караулила папу возле подъезда и потом еще, в Лизины девять, досаждала уже не одна, а вдвоем со своей сестрой, и как папе было непросто устоять под этим напором, и что делала бедная мама, чтобы Лиза была от этого ужаса ограждена. Викентий мучил Марусю самым бессовестным образом, показывал леденец и тут же его засовывал себе в рот, протягивал ей игрушку и прятал за спину. Но пучеглазая детка еще ни в ком не предполагала плохого и каждый Викешкин трюк принимала за фокус – могла рассмеяться, могла захлопать в ладоши. Иногда Викешку хотелось за это убить, но он и сам обычно бывал убит сорвавшимся замыслом.

Столкнувшись с Каном на детской площадке, куда он привез годовалого малыша в фиолетовой летней коляске и синем прикиде – внука, сына, племянника? – Лиза сделала глупость, выдав свое смущение. Она не так представляла их встречу. Беда была в том, что она вообще ее представляла – прошло два года и сколько-то месяцев, у нее появилось минимум пять новых навыков и умений, Москва удивляла уже сильнее Берлина, в бэкграунде значились Вена, Амстердам, Венеция, Лиссабон, из головы были вырваны два первых седых волоска, на седьмой верхний зуб надета коронка, – а Лиза все еще представляла себе, как они неожиданно встретятся в Лувре или Пинакотеке, Саня с Марусей гуляют в ближайшем парке, а у Лизы на все про все ровно час, и она едва не сбивает профессора с ног, или в Лондоне на колесе обозрения они застревают в соседних кабинках… да где угодно. Но только не так, как это произошло. Маруся чумазо возилась в песочнице (да, чумазо, но главное – синеглазо и русоголово), а Лиза, на колене тетрадка, спина в три погибели, писала сказку для мобильного приложения, которое Саня с Кириллом полгода назад замутили и почти поставили на поток: сказки-бодрилки, пять рассылок в неделю плюс заводная мелодия, чтобы ребенок скорее проснулся и дал себя вовремя умыть, обуть и отвести в детский сад. Кирилл переводил сейчас это приложение на «Андроид», что обещало утроение доходов. В первом сезоне сказки были про невидимых квазиков, увидеть их не могли даже дети, но только дети могли их расслышать, звали квазиков Цок, Чпок, Тыдыщ, Вжик, Чмок, Фьюить и Бэмц, и они по очереди смешно щебетали друг с другом. Кан вкатился с коляской и уселся напротив, когда Лиза писала их диалог, шевелила губами, произносила реплики вслух, и все это время он на нее смотрел. Когда она спохватилась, Кан уже был похож на упитанного клеща, которого раскачали и только что вытащили – вместо лапок опасно шевелились усы. И Лиза, ничего не придумав умней, фыркнула «здрасте», отерла Марусе ладошки, ахнула «я не мать», когда детка показала язык, он был тоже в песке, и заспешила домой.