Вечная жизнь Лизы К.

27 июля. Леща ранили в голень. Сказал, легко, при этом – в госпитале. Но фон был как с Курской дуги. У каждого поколения своя Курская битва. Где был в это время я? Сложа рук не сидел. Ебургские гудели, как перед смертью; теперь всё, доскупились, обмундировались, отъехали.

28 июля. День Военно-морского флота России отметили в Севастополе. Отдельный респект духовнику патриарха Кирилла, схиархимандриту Илию – дедку за восемьдесят, а там же, сияет, как огурец.

29 июля. Хунта разбомбила дом престарелых на ю-в Луганска. Пять двухсотых. Вчера же двухсотыми сделали трех детей. Детей! Суки укропские, гореть вам в аду. Игорь же Иванович издал указ о введении мер, применяемых к добровольно сдавшимся укропским военным: руководствуясь соображениями гуманности, отпускать их домой, брать в ополчение ДНР или переправлять по желанию в Россию в роли беженцев. Игорь Иванович, с ними так нельзя! И вы это понимаете, ведь правда? И это военная хитрость?

1 августа. Н. в Ростове!!!!! С кем-то мимо меня списалась. Ее развели. Сидит без копья. Кинул на телефон, говорю: дуй сюда. Настёныш: давай ты сюда, и прорвемся.

Вот такие девчонки у наших парней. Лещ недоступен.

3 августа. Взял у отца бабла какбэ на первый год юр. образования, какбэ дозрел получить, какбэ, родимый папик, все как ты хотел. Что впереди? В приграничье свои вибрации. По ходу, возможно все.

Ветер гуляет по киевским кручам,
И по дорогам, размытым дождем,
Наперекор нависающим тучам
Мы за весной и за солнцем идем.

Только бы буря возмездья крепчала,
Гневом сильней обжигала сердца…
В красном дыму затерялись начала,
Трубам победы греметь у конца.

* * *

Таким папа видел начало книги. Книги для кого и о чем? Восемь строк Алексея Суркова – на них обнаруженный в компе дневник обрывался – велел разбить на двустишия, чтобы из каждого сделать эпиграф к очередной главе. Первую отец писал вместе с Элей. Говорил, дело движется крайне медленно, поскольку сначала им с Элей пришлось проговорить их собственные жизни – до донышка доскреблись, по пути примирились друг с другом, – но страшней такого примирения ничего в целом мире нет.

За вторую главу отвечала Лена Ж., считавшая себя невестой Тимура, вероятно, самонадеянно. Свое имя в книге просила не раскрывать, совместных фотографий не публиковать (а ведь Журенкова – красиво и звучно, и личико у нее оказалось хотя и простенькое, но милое). На первый же комплимент отозвалась потоком признаний: два аборта, оба от Тимура – перед вторым уже собирались в загс, но он все время отговаривался своим лесотехническим техникумом, как там ему тяжело и что сначала он должен его закончить. Она училась с ним в одном классе, жила в доме напротив. Сохранилась их переписка – ее длиннейшие письма и его редкие, сухие ответы. Он обращался к ней – Еж, когда хотел обидеть или спугнуть – Ежица. Она к нему ровно и нежно – Мур. Было в этой ровности что-то беспомощно-травоядное. Или испуганно-безответное? Окончила курсы парикмахеров-стилистов, нормально зарабатывала, какие-то парни за ней пытались ухаживать. Но Тимур напускал на себя такого интригующего тумана: был на партийном задании, обязан хранить тайну вклада… в общее дело (или в самом деле был с кем-то из органов накоротке?), так что обычные парни меркли. Хотя корочку помощника депутата он просто купил, и Лена об этом знала.

Та же Лена взялась собрать все его посты в социальных сетях – под всеми никами. И связаться с одноклассниками и учителями, которые, по замыслу папы, должны были написать воспоминания о Тимуре – для третьей главы. В список воспоминателей папа внес и Лизу – со словами: семья, брат, долг, ты не можешь не… Отговориться удалось только тем, что она должна держать в голове книгу как целое.

Книгу для кого, о ком и о чем?

Четвертую главу под условным названием «Разговор с сыном» папа собирался писать сам. Но из месяца в месяц слал Лизе записочки (они же отписочки) в выдуманном им жанре «предваризмов»:

– назиданий не будет, исхожу из того, что он выстрадал свою правоту;

– не забудем, что Ксенофил (пифагореец) на вопрос, как лучше всего воспитывать сына, ответил: «Родить его в благозаконном государстве» (взять как эпиграф?);

– никаких оценочных суждений, выводы – за читателем.

Материалы собирались испепеляюще медленно – в том смысле, что даже и загоревшийся человек давно бы перегорел. Легко отозвавшиеся на просьбу Лены учителя вместо воспоминаний присылали положительные характеристики, какие пишут обычно в суд малолетним преступникам: добросовестно выполнял разовые поручения, увлекался историей и обществоведением, перейдя в шестой класс, ответственно подошел к организации школьного летнего лагеря – принес из дома слесарные инструменты и вентилятор.