Вечер в Византии

— Это от тебя зависит, — сказал Крейг. Так вот, оказывается, что с ней случилось за эти полгода.

Она резким движением поставила стакан, расплескав виски, и вскочила.

— Не удивляйся, если меня не будет здесь, когда ты вернешься оттуда, куда едешь, — сказала она.

— Только оставь записку, где тебя искать.

— У тебя какие-нибудь таблетки есть? А то я очень взбудоражена. Ни за что не засну сегодня.

Вполне современный отец, весь вечер поивший дочь крепкими напитками, а потом молча и безропотно выслушавший ее рассказ о том, что она живет с молодым человеком, за которого считает унизительным выйти замуж, Крейг сходил в ванную и принес две таблетки секонала, чтобы она могла уснуть. Он вспомнил, что в двадцать лет мог спать и без снотворного — даже во время бомбежки и артиллерийской пальбы. К тому же он был девственник. Бессонница пришла с вольной жизнью.

— Вот, — сказал он, протягивая ей таблетки. — Спи крепко.

— Спасибо, папа. — Энн бросила таблетки в сумочку и взяла рукопись. — Утром перед отъездом разбуди меня. Я спущусь, и мы вместе позавтракаем.

— Это было бы чудесно. — Он не стал говорить, что завтракать с ними, возможно, будет еще кто-то. И не стал предупреждать, что официант может странно взглянуть на нее. Он проводил дочь до двери, поцеловал ее на прощание и смотрел ей вслед, пока она шла по коридору к лифту, унося с собой таблетки и все свои проблемы. Даже сейчас она в походке немного подражала Гейл Маккиннон.

Спать ему не хотелось. Он налил себе еще виски с содовой и, прежде чем отхлебнуть, задумчиво посмотрел на стакан. Энн сказала, что он очень много пьет. Разве? Придирчива стала молодежь.

Он взял со стола «Три горизонта» и стал читать. Прочел тридцать страниц. Что-то ничего не поймешь. «Слишком много раз я перечитывал текст, — подумал Крейг. — Я его уже не воспринимаю». Он не мог сказать, должен ли он стыдиться своего творения или гордиться им. Возможно, в эту самую минуту те же тридцать страниц читает Уолтер Клейн в своем замке и Энн — в своем одноместном номере наверху. Ему готовят приговор. От этой мысли ему стало не по себе. Он заметил, что, читая, прикончил виски. Посмотрел на часы: около часа ночи. Спать все еще не хотелось.

Он вышел на балкон. Море разыгралось еще больше, шум прибоя стал громче. Движение на Круазетт утихло. Снизу донесся американский говор, женский смех. «Надо запретить женщинам смеяться после полуночи у тебя под окном, когда ты один», — подумал он.

И тут он увидел Энн, выходившую из отеля. На ней был плащ поверх желтого платья из органди. Вот она перешла улицу. Двое или трое прохожих взглянули на нее, но прошли мимо. Энн спустилась по лестнице на пляж. Он увидел у самого края воды ее силуэт, смутно выделявшийся на фоне фосфоресцирующих волнорезов. Она медленно удалялась и в конце концов исчезла во тьме.

Он поборол в себе побуждение спуститься и догнать ее. Если бы она хотела быть с ним, то сказала бы. Наступает минута, когда уже бессмысленно пытаться уберечь свое чадо.

Молодые любят изливать душу, они потрясающе откровенны, но в конечном счете узнаешь о них не больше, чем твой отец в свое время знал о тебе самом.

Он вернулся в гостиную, протянул руку к бутылке с виски, и в этот момент раздался стук в дверь.

Утром, когда он проснулся, на измятой постели никого, кроме него, уже не было. В гостиной на столе лежала записка, написанная рукой Гейл: «Ну как, я лучше в постели, чем моя мать?»

Он позвонил в ее гостиницу, но телефонистка сказала, что мисс Маккиннон ушла.

«Нет, — подумал Крейг, — эти великие писатели, прославляющие мужскую силу, все врут: это женщина берет реванш в постели».

Он снова взял трубку, позвонил Энн и позвал ее завтракать. Когда она спустилась к нему в купальном халате, он не стал ей говорить, что видел, как она ночью выходила из отеля.

Когда пришел официант и принес два завтрака, он окинул Энн тем взглядом, какой и ожидал увидеть Крейг. На чай он официанту ничего не дал.

14

На повороте «пежо», набитый детьми и мчавшийся навстречу Крейгу со скоростью девяносто миль в час, чуть не налетел на него лоб в лоб. Он резко свернул в сторону, едва не свалившись в кювет. После этого он поехал медленно и осторожно, остерегаясь водителей-французов, и уже не любовался ни видами виноградников и оливковых рощ, через которые пролегало шоссе, ни даже морем, синевшим слева.

В Марсель он не торопился. Он еще не знал, что он скажет Констанс. Если вообще что-нибудь скажет. Не такой уж он хороший актер, чтобы суметь притвориться, будто ничего не случилось. Да и надо ли притворяться?