Вавилонская башня

«Так на хрена же мне брать тебя в долю и карту твою изучать, если ты не…»

— Ну и каково же против них средство? — Семен Петрович сделал совершенно правильный вывод, что средство существовало, и вот тут-то у него завибрировало все нутро, он даже чуть привстал с лиловой бархатной подушечки, что помещалась на резной дубовой скамье. Услышав про перстень с двумя камнями, который приволок какой-то волосатый амбал с Арктиды, Семен Петрович сделался страшно серьезен.

— И как насчет прибрать его в надежные руки?

— Не подступиться. — Федерал безнадежно замотал лобастой башкой. — Его сфотографировать-то удалось еле-еле. Сейчас покажу… И карту тоже.

Сходив в предбанник, он вернулся с большим коричневым конвертом и продемонстрировал Хомякову несколько снимков. Тот аж засопел, его щеки надулись, отражая сосредоточенную работу ума. Впрочем, больше ничем он своего крайнего возбуждения не показал.

— Ладно, делу время, а потехе — сам знаешь… — проговорил он достаточно равнодушно. И, поднявшись, отправился надевать исподнее.

Федерал намек понял с полуслова и тоже принялся собираться.

Едва Чекист отбыл, Хомякова точно подбросила могучая пружина. Рискуя простыть, он как был, распаренный и в одном банном халате, бегом пробежал двадцать метров, отделявшие банный комплекс от дома, и с ходу, изумляя охрану, ринулся в подвальное помещение. Там размещались гараж и котельная с дизельной электростанцией на случай локальной аварии. Набрав электронный код, Семен Петрович отворил массивную стальную дверь, быстро миновал холодильную камеру с припасами и очутился в огромном темном чулане, вдоль стен которого тянулись стеллажи с полками, прямо-таки ломившимися от съестного.

Привел его сюда, однако, вовсе не голод.

Щелкнув неприметным выключателем, Хомяков прошел в самый дальний угол и, кряхтя, принялся сдвигать с места столитровую дубовую бочку, в которой лежала заквашенная по-псковски (с клюковкой, с брусникой, с морковью…) хрустящая на зубах белокочанная. Под круглым дном емкости обнаружился закрытый стальной крышкой лаз. Крышку фиксировал замок, изготовленный по спецзаказу. Отперев его двумя ключами, Семен Петрович спустился по лесенке вниз… и наконец-то оказался в своем особом хранилище.

Чего здесь только не было. В скупом свете лоснились вороненые двери чудовищных сейфов, вмонтированных в толщу бетона, надежная броня укрывала от любых посягательств несчетные центнеры драгметаллов в изделиях и в виде лома. Контейнеры с радиоактивными элементами покоились в отдельной камере, надежно экранированной свинцом, а хрупкие предметы искусства сохранялись в автоматическом боксе с постоянной температурой и влажностью.

Какие золотые кладовые Эрмитажа, какой алмазно-бриллиантовый государственный фонд?.. Какой, если уж на то пошло, пресловутый дедов чемодан, замурованный под подоконником во время ленинградской блокады?.. Эх, дед, видел бы ты достижения внука, со стыда бы сгорел вместе со своим жалким сокровищем. Здесь оно просто затерялось бы, как библиотека Вольтера — в необъятной Публичке!

Правду сказать, дедов чемодан всплывал в памяти Семена Петровича всякий раз, когда он спускался сюда. Глупость, конечно. «В нем, сам увидишь, одно тяжелое, другое легкое. Как тяжелым распорядиться, думаю, сообразишь. Если не полный дурак, сразу все не толкай, сбагривай по частям. А что касаемо легкого — не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжелое — тьфу, вся ценность в легком, надо только суметь взять его с умом…»[46].

Что касается «тяжелого», тут дело было, можно сказать, ясное. Наверняка золотые коронки пополам с царскими червонцами, добытые либо при обысках, либо непосредственно во время блокады. Что представляла собой «легкая» и якобы более ценная часть, Семену Петровичу узнать так и не довелось. Уплыл чемоданчик-то, уплыл прямо из-под носа. Произведя по этому самому носу весьма обидный щелчок.

Оттого, наверное, без конца и лез в голову и временами как бы даже заслонял содержимое чудовищных сейфов… Ну прямо как «заветный» десятицентовик диснеевского дядюшки Скруджа: тот, купавшийся в золоте, тем не менее бережно хранил под стеклянным колпаком самую первую заработанную когда-то монетку, ибо без нее у него сразу все начинало идти прахом. Семен Петрович посмеивался над собой, но с идеей фикс ничего поделать не мог.

Она с ним, впрочем, тоже.

Он был человеком здравым и понимал: накопив такое богатство, давно можно было валить в любую точку планеты. И безбедно жить там до Мафусаиловых лет. Беда была в том, что требовалось свинтить не просто из этой страны, которой все равно скоро не будет на картах. Нужно было уходить ИЗ ЭТОГО ВРЕМЕНИ.