Вавилонская башня

Наверное, воинская выучка сидела у этих ребят не в головах, а в спинном мозгу. Рассудок и личностная информация, сгоревшие во время перемещения, никак не повлияли на боеспособность македонской фаланги. Вот раздалась поступь тяжеловооруженных гоплитов, и оцепеневший, беспомощный Эдик увидел стремительно надвигавшуюся на него стену сарисс — крепких копий с наконечниками в форме листа лавра. Задние шеренги опирали свои копья на плечи передних, мощные фигуры воинов в латах горели в лучах фар кроваво-золотым светом — несокрушимые и неотвратимые, как судьба…

Эдик стоял прямо у них на пути и не двигался с места, но в это время по цепи «красноголовых» прошла команда:

— Внимание, светлячок!

Нет, речь шла не о боевом лазере, из которого минувшим летом доблестно стрелял Глеб. «Красноголовые» просто более-менее синхронно опустили на шлемах забрала, и каждый щелкнул маленьким выключателем. Тут же в самой середине фаланги раздался негромкий хлопок, и весь перекресток залило переливчатое зеленое сияние, такое яркое, что Эдик вздрогнул, очнулся, зажмурился, потом отвернул лицо и для верности закрыл его руками.

Когда наконец он смог разлепить залитые слезами веки и посмотрел на поле боя, сражение подходило к финалу. Победа, как и следовало ожидать, осталась за высокими технологиями. «Красноголовые» отлично ориентировались в слепящем тумане. Парализаторы действовали в упор, одного за другим обездвиживая воинственных эллинов. Бесчувственные тела грузили в автобусы, которым, к слову сказать, от греческих дротиков тоже досталось изрядно.

— Как ты там? — Эдик наклонился к лежавшему у его ног молодому сержанту «красноголовых». Дотронулся до сонной артерии и понял, что медицинская помощь была уже не нужна. Наконечник метательного копья вошел точно в яремную впадину, не защищенную клапаном бронежилета, и причинил мгновенную смерть.

Если бы на пути дротика не оказался этот сержант, он попал бы прямо в Эдика и, скорее всего, проткнул бы его насквозь…

Эдик ощутил дуновение пронесшегося мимо маятника Судьбы и вдруг почувствовал себя так, словно был персонально виновен в гибели парня. Так, как будто эта смерть случилась из-за его, Эдика, личной нерадивости, тупости и научной импотенции. Вот Скудин и его братья по оружию, те воистину делали все, что было в их силах. Не в пример некоторым ученым. Они вели автомобили и ярко-красные истребители, чтобы дать пассажирским лайнерам шанс отвернуть от смертельной ловушки. Эти так называемые головорезы, вот как сейчас, шли на жертвы, пытаясь спасти несчастных безумцев, хотя вполне могли притащить парочку огнеметов — и дело с концом… Такой бы гуманизм да Питу О’Нилу с Сарой Розенблюм…

— Клянусь тебе, — сказал Эдик мертвому сержанту. Голос неконтролируемо дрожал. — Я клянусь…

Если в южной части города свирепствовали новогодние морозы, грозившие плавно перейти в рождественские и крещенские, то на проспекте Луначарского, наоборот, расположилось пятно поздней весны, примерно соответствовавшее месяцу маю. Было тихо и тепло, у воды отцветала черемуха, но человек, медленно шедший по дорожке зеленой зоны, вдоль Муринского ручья, зябко кутался в стеганую куртку. Отравленная кровь тяжело и неохотно пульсировала в его жилах, почти утратив способность переносить кислород и тепло. Человек не шел, а тащился — от лавочки к лавочке, подолгу отдыхая на каждой. Престарелая откормленная болонка, следовавшая за ним на длинном поводке, каждый раз с наслаждением плюхалась на пузо. Она тоже не прочь была отдохнуть.

Этот промежуток между лавочками выдался особенно длинным и утомительным. Человек смотрел в основном под ноги, чтобы не оступиться — потом поди встань, — и медленно поднял глаза, только когда раздалось сварливое тявканье собачонки.

…Ох. Перед ним, загораживая дорогу, темный и жуткий в свете далекого фонаря, зловещей тенью маячил здоровенный мужик. Человек в стеганой курточке мог бы дать один из немногих оставшихся зубов, что секунду назад его там не было.

А неожиданное видение еще и сказало негромко, но очень внушительно:

— Разговор есть.

Удивительно, как мы цепляемся за жизнь. Даже если каждое утро просыпаемся с чувством разочарования: ну вот, опять не повезло, не сподобил Господь отойти прямо во сне. Беззащитный больной сглотнул, начал пятиться и оглянулся. Сзади маячили еще две такие же тени.

— У меня… ничего нет, — не выговорил он, а скорее прошептал. — Жульку… не троньте…

— Нам, Владимир Иваныч, твоя Жулька без надобности, — усмехнулся тот, что стоял перед ним. — Ты ее придержи только, чтобы под ногами не путалась, а то, неровен час, наступим… Вон лавочка, пошли сядем, поговорим.

Владимир Иванович Парамонов, откуда силы взялись, подхватил на руки вертевшуюся и тявкавшую болонку. Скоро он уже обреченно сидел под оранжевым фонарем на деревянном сиденье, казавшемся ему нестерпимо холодным. В тускловатом химическом свете было особенно заметно, до чего скверно он выглядел. Провалившиеся щеки, неживые глаза, серая, покрытая болячками кожа…