Вавилон и Башня

– А я ему и говорю, что не предназначен. А он мне говорит: нет, все от детства зависит. Есть такие, кто предназначен. Не буду вас долгой этой ерундой утомлять. Вы пейте чай, пейте.

Но я уже не мог стерпеть. Чего-то накипело от всего этого косепора вокруг. И от того, что Борисыч такой спокойный, сука! Ну и ударил по столу этой дурацкой чашкой. Да так, что раскололась она пополам. Весь горяченный чай вылился мне на руки. Бляха! Пришлось сдержаться, не выть. Больно ж, сука!

– Не увлекайтесь. У вас шок, вот и все.

– А у вас шока нет? У вас тут троих пригномили на хате. А вы, значит, спокойняк, чаи гоняете, да?!

– И у меня шок. Знаете, почему мне легче?

– Ну и почему? – разозлился я.

– Потому что я понимаю, что у меня шок. А вы отказываетесь в него верить. Что скажешь… я же не могу вам посоветовать «убивайте чаще, и все пройдет».

– Куда уж чаще…

Пока я вызванивал Макинтоша, Борисыч полез в шкаф и достал три рюмки. Они были в виде каких-то сапог или еще чего-то. Такое ощущение, что у нас Новый год тут зачинался.

– Три-то зачем?

– А ваш… – кивнул он в сторону входной двери. – Сейчас очнется.

Ероха и правда заворочался в коридоре. Ну, молоток, блин, очнулся наконец. Тоже нашел время, когда в бессознанку играть!

– Богдан, Богда-а-а-н, – мычит, – Бог-д-д-ан.

– Ну, вот видите! – заявил довольный Борисыч и разлил в три «сапога» водку.

* * *

Ехали средь бела дня. Палево конкретное. Лучи ярили даже через глухую тонировку суба[46]. Других машин на Ленинском почти не было. А те, что были, притормаживали или с запасом обгоняли. Остановились только один раз, на большом перекрестке с Бакинскими. По островку слонялся гаишник. Харя ментовская! Вначале он метнул взгляд в сторону суба, но потом, сука, срисовал номера и такой хмурый отвернулся.

– Не остановит, – сказал Борисыч, будто мои мысли прознал.

– Угу, – устало кивнул я. – Куда ему…

Над головой гайца был здоровенный щит на высоком столбе. Типа, реклама и все такое. Эти говняные щиты недавно появились в Москве. Уродство, блин.

На щите дом блатной, круглый, с балконами козырными и большими окнами. Высота дома неслабая. Не какая-нибудь убогая двенадцатиэтажка.

– Вы тоже так считаете? – и Борисыч показал рукой на щит.

– Что считаю? Что дома надо выше строить?

– Нет, – Борисыч указал на верхнюю часть щита.

Нагнувшись, я увидел, что там накалякано: «Живи сейчас, плати потом».

– Вы тоже так считаете, Богдан Иванович?

– А как мне еще считать? Пусть хоть когда платят. Мне все равно.

– А я не думаю, что это правильно.

– Чё именно?

– Что платить нужно потом.

– Ааа… вы все про это.

– Ну вот вы скажите мне, Богдан, – не унимался Борисыч. – Вы человек с богатым прошлым и… э-кхе… настоящим. Как вы думаете, стремление действительно превыше всего? А? Вы ведь устраняете тех, кого не надо. Извините… э-кхе… Я хотел сказать, что вы ближе всего к настоящей жизни. Такой, которая говорит, мол, «надо – бери», а если не дают – отнимай. Вот правильно это?

– Не знаю, Константин Борисыч, – не хотелось мне затевать один из тех базаров, которые ни к чему не ведут путевому. Хватало того, что рассказал Сергуша. Какие-то там волки, овцы, люди. Да еще все друг в друга превращаются, бегут, догоняют, жрут. Половины я этой Сергушиной философии не понял, но все это как-то крутилось в башне. Башня! Еще башня там какая-то. Вообще, в моей работе опасно, когда что-то крутишь в башне. Так и башню могут раньше времени открутить.

– Вот вы читали книгу про то, как ваш, можно сказать, товарищ несколько лет прожил в стае волков[47]?

– Волков? Товарищ?

– Да. Он был работником в зоопарке и бывшим военным, занимался волками. В Англии некоторые зоопарки устроены не так, как у нас. Там животные не в клетках маленьких, а в вольерах. И то только днем. На ночь их выпускают гулять по заповеднику. Чтобы они как бы жили в естественной среде. Так вот, он этим и занимался, а потом решил уйти в стаю волков и какое-то время с ними жил.

– Да ну, брехня! Не может человек в стае волков жить. Они его разорвут, и все, – а сам вспомнил этих здоровенных волкоовец, которые бегали вокруг башни и жрали то овец, то волков.

– А вот! – поднял Борисыч указательный палец, как учитель на уроке. – Подтверждено. Я вам даже больше скажу. У нас один геологоразведчик спал в берлоге с медведем.

Я еще вспомнил, как с хомяком ездили на охоту в Тверскую, на медведя. И егеря, чтоб хомяк долго ноги не топтал, приманку для медведя загодя привязали. Толстыми стальными тросами, наподобие тех, что лифты крепятся, пришили к дереву дохлого битюга. Медведь тот шатун был, потому мясом питался. Когда мы к этому дереву подошли, так сразу хомяк наш и передумал охотиться дальше. Да и мы тоже, чего уж там… тросы эти с коновалом разорваны были напрочь, живого места не найти.

– Чушь это все, Константин Борисыч, – сказал я. – Вы вроде научный человек, а всякой ерунде верите.

– Чушь не чушь, а человек книгу написал и известен сейчас на весь мир, – усмехнулся Борисыч.

– Так книгу и я могу написать.