Вавилон и Башня

– Это такой крепкий напиток на основе полыни, семьдесят градусов. Просто такой момент! – он выпил и налил себе еще одну. – Требует чего-то более серьезного, чем коньяк или водка. Так что… – Борисыч опрокинул вторую рюмку.

– Какой еще момент, е-мое?

Ну ладно, раз Борисыч пьет… я тоже опрокинул. Бухнуть хотелось, чего уж там.

– Вы знаете… – Борисыч развалился на стуле, похоже, успокоился, – если говорить обо мне… я в детстве был очень эмоциональным ребенком. Делился со всеми своими эмоциями, я жил, как это… один писатель назвал, не помню, кто точно… в общем, жил с широко открытыми глазами. Я даже… – Борисыч придвинул ко мне пачку своего курева, я взял одну. От зеленой ханки в голове как-то стало просто и ясно, на обычную бузу это было непохоже. – Я даже подходил к незнакомым людям на улице… заглядывал им в лица, улыбался. Искренне улыбался, понимаете? Вот у вас такое было, а?

– Не, не было, – и я вспомнил, что первый человек, к которому, кажись, подошел на улице, был мент. Я ему тогда сказал, что мать бухая лежит посреди автобусной остановки. Улыбаться тогда не пришлось, как ни крути.

– Вот! А я подходил буквально к каждому. Улыбался, заглядывал в глаза, точно хотел поделиться своей улыбкой. Вы думаете, они отвечали взаимностью?

– Хрен там!

Я плеснул себе еще зеленого пойла. Рюмочки у Борисыча были децельные. Понятно, интеллигент. А выпить хотелось.

– Да вы угощайтесь, угощайтесь, дорогой Богдан Иванович. Да и я тоже выпить с вами рад, – и он налил рюмку себе. – Вот… а теперь, – Борисыч показал на «елку», – я им по-другому улыбаюсь. Вот и посмотрим, как они ответят взаимностью, – он опять подмигнул мне своей лисьей мордой и протянул рюмку. Мы чокнулись.

– И все-таки, Константин Борисыч, на хомяка мне положить, – я почувствовал, что уже поплыл по синьке, – но Лизу, я ни-ни, не дам как хомяка подвесить.

Борисыч приложил к груди руку, вроде как показал, что он, типа, «бля буду». Хотя я сомневался в этом хитромудром.

– Константин Борисыч, чего это за «елка»?

– Я вам лучше вот что расскажу… у нас еще есть время. В общем, в детстве я был таким открытым и отзывчивым. Как вы понимаете, мало кто отвечал мне взаимностью. Люди, которых я встречал, куда-то спешили, с чем-то боролись. Их ведь даже можно понять. Но я… хотел поделиться с ними чем-то таким настоящим, что у меня было. Настоящими честными эмоциями об этом мире, о себе, обо всем. Мне казалось, это самое важное. Потом я узнал, что это мои состояния, здесь и сейчас. Они есть всегда… и нужно, нужно ими делиться, чтобы войн не было, чтобы все жили просто и ясно, как здесь и сейчас. Вот… – Борисыч налил еще. Я выпил, мне эта зеленая байда нравилась все больше. – Ну вот, после того как люди не отвечали мне взаимностью, я в них разочаровался. Я вам сегодня уже говорил, что дети обмениваются не словами, а состояниями, смыслами. Вот…

– Константин Борисыч… я ни хрена про детей не понял.

– Дорогой Богдан Иванович! Я вам сейчас все, так сказать, на пальцах объясню. Вот вы видите человека. И что вы чувствуете?

– Смотря какого.

– Не важно, незнакомого. Идете по улице, видите незнакомого человека. Что чувствуете?

– Хули тут чувствовать. Насрать мне на незнакомых на улице. Пройду мимо и все.

– Вот! – Борисыч разлил еще по одной. – Именно! И мы все, все мы так думаем. Что только подтверждает мою теорию про состояния.

– Ну да…

– Мы же не можем просто так пройти не мимо какого человека. Мы всегда что-то чувствуем. Как в Индии, слышали?

– Ну про Индию, положим, слыхал. А чё?

– Там есть такие мудрецы, которые видят ауру человека. Мы не видим, а они видят. Обычно в виде цветов. То есть не внешность вашу видят, а ваши цвета. И по цветам могут определять, в каком вы состоянии.

– Сказки все это, Конста… и-кк… – я икнул по-пацански, а Борисыч как будто не заметил и снова разлил. – Сказки… – Я выпил. – Как с вашими этими волками. Не может человек…

Я вспомнил, как на хазе мне волчара в глотку вгрызся.

– Слушайте, Константин Борисович. Мне последнее время то волк привидится, то дружбан из Афгана. Может, я тоже уже того, съехал по фазе?

– Богдан Иванович! – Борисыч опрокинул свою рюмку, а я свою. – Ничего подобного. Вы так видите свои состояния. Вообще-то у нас очень много состояний. Кто-то волков видит, кто-то еще… я вот тоже иногда вижу своих старых друзей. Да и сейчас они здесь.

Борисыч в натуре подмигнул кому-то в дальний угол, хотя там никого не было.

– Ну… ну… вс… все, хана. Два шизика собрались.

– Богдан Иванович, не расстраивайтесь! Вот, смотрите так. У вас такое бывает, что вы смотрите в зеркало, а там… ну… как будто другой человек?

– Да не… себя я вижу. Я пока еще это… не совсем того. Если я перед зеркалом стою, я и есть.

– Да, но это выводы вашего мозга. Вашего рацио, если хотите. Рационального, извините… я имею в виду, как будто вы при первом взгляде себя там не узнаете. Бывает такое? Подходите к зеркалу… и тут бац: «Я это или не я?»

– Ну, может, и бывает. Это вы к чему клоните, Константин Борисович?

– А к тому, что у нас есть много… как бы попроще… в нас есть много других нас. Понимаете?