Вавилон и Башня

Я отцепился от Усы. Очень хотелось выйти, посмотреть на озеро в ночном освещении. Ведь таким я его еще ни разу не видел. Мы вставали рано, чтобы собрать рыбу, еще живую, болтающуюся в сетях. Ложились тоже очень рано. Немного времени проходило после обеда, а Уса уже подгребала побольше веток к печурке и зазывала меня спать.

– Э-э-э-ууу, – обычно тянула она, давая понять, что настрой ее серьезен. Значит, надо укладываться.

Странно, Уса никогда не интересовалась, чем я занимался до того, как попал в ее сани, полуживой от спирта и падения с поезда. Но это укладывалось в стройную концепцию Усы «здесь и сейчас». Какая разница, чем я занимался. Сейчас я помогаю ей доставать рыбу, собирать дрова, разделывать оленей, если повезет на охоте. Этого Усе было достаточно.

Я с трудом выбрался из ее сильных объятий и вышел к берегу, сразу почувствовав, что-то не так. Озеро не было обычным, черно-серым пятном среди белого пространства, окруженного черным «забором» соснового леса. Теперь оно было каким-то оранжевым, потом вдруг стало зеленым. Потом почти красным. Первый раз, за многие месяцы, я понял, оно живет своей жизнью.

Это было удивительное зрелище. После продолжительного времени, видя только белый, черный и серый цвета, увидеть сразу столько цветов – удивительно!

Я сел на кусок бревна, на котором обычно сидела Уса, пока я подтягивал веревки сетки, и всматривался в разнообразные всполохи цветных огоньков. Оказывается, так не хватало мне ярких цветов. То, что я испытывал, пока служил в гвардии Маньчжурского фронта, и то, что потом испытывал, пока был в экспедиции… это постоянные яркие вспышки эмоций. Все время что-то происходило. А вот здесь не происходило ничего. День, ночь, день, ночь, все. Рыба, шелушение замерзших тушек, еда, печурка, сон… и все, все… потом опять рыба, сетки, шелушение, сон.

Сейчас я как будто видел все цвета жизни перед собой. Мне захотелось позвать Усу, чтоб и она это увидела. Я думал, несмотря на то что Уса давно здесь живет, очень давно, она еще никогда не видела озеро ночью.

Я было рванулся в сторону юрты, но что-то остановило. Уса все равно не поймет. А если поймет, ей будет хуже. Она всю жизнь видела только бело-черно-серое. А теперь увидит все цвета сразу. И, наверное, это будет больно для нее. Или нет, не больно, скорее, необъяснимо.

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул. Это была Уса. Она стояла рядом и, кажется, хотела сказать «пойдем спать». Но такие сложные словосочетания не давались ей даже в обычное время суток.

Она окинула озеро взглядом. Похоже, без всякого удивления на его яркие цвета.

– Мертвое озеро. Ай! – это значило определенное «пойдем», без всяких возражений.

Я еще раз посмотрел на дымящиеся закраины, на светящиеся всполохи: «Неужели это и есть смерть? Неужели она такая яркая, такая красивая?»

Глава 2. Вениамин

<Москва, Россия, 1990-е>

Вениамин вышел на освещенный двор. В город пришли первые признаки весны, по углам показались горки мусора и битые бутылки, а из-под снега серо-бурый асфальт.

Он сразу полюбил этот двор. Двор-колодец. Слышал, что таких много в Питере, но в первое знакомство с этим городом было как-то не до экскурсий.

Двор был защищен серо-песочными стенами других домов, очень удобно и безопасно. Барыга, который продал Вениамину квартиру, говорил что-то про семьи купцов, живших здесь когда-то. И правда, квартиры сделаны так, что позволить их себе могли только люди в достатке. Высокие потолки, просторные кухни, декоративные полукруглые балконы, а не уродливые лоджии-коробки, как в панельных домах.

Теперь Вениамин жил в одной из тех квартир и тоже был в достатке. Это ему больше всего нравилось. Быть в достатке.

Быть в достатке – такое чувство, которое у него всегда смешивалось с приятной опасностью. С того раза, когда он бежал со всех ног через темный лес в «Сокольниках», сжимая под мышкой огромную (так ему казалось) пачку долларов. Пачка быстро пропиталась едким потом Вениамина и чужой маслянистой кровью. Тогда он первый раз ощутил, что такое настоящий достаток: деньги, кровь, опасность. И ничем не передаваемый вкус того, что он сделал что-то настоящее.

Тогда Вениамин мимолетно вспомнил неудачную попытку своровать кукурузу в колхозе. И как он смотрел в сторону деревенских рябят, у которых на велосипедах и за плечами покачивались туго набитые ладные мешки, а у него только с десяток початков, рассованных за пазухой и в штанах… тогда чувства, что он сделал что-то настоящее, не было. Совсем. Зато было чувство, что кто-то, вместо него, сделал что-то настоящее, а он не сделал… может, с того самого момента началось то, что с ним потом происходило. Желание делать что-то настоящее и по-настоящему. А раз появилось желание, то появился и помощник – его самый лучший друг, его «след добычи».

– Вениамин Аркадьевич, здрасьте! – улыбнулся долговязый, жилистый Коля и открыл заднюю дверь «тойоты».