Знамена уносились в тыл только в крайнем, критическом случае, чтобы после поражения они хотя бы не достались врагу. Другие батальоны тоже подумывали над тем, чтобы убрать в тыл знамена. Прапорщик Джеймс Говард был приставлен к знамени 33-го, старого герцогского полка, а на 18 июня как раз выпал день рождения Говарда. Он написал своему брату: «Кровавая была работенка. Никогда не забуду это побоище». После падения Ла-Э-Сент Говард огляделся:
Все, кого я видел вокруг, были только из нашей бригады, и еще из гвардейской. Мы были настолько отрезаны от всех, что я подумал, дела идут хуже некуда и пора бы отослать наши знамена в тыл. А нам деваться некуда, придется стоять, где стоим, до последнего человека. И тут, к нашему удовольствию, пришло большое подкрепление.
Веллингтон самолично привел подкрепление, и то был последний его резерв. На тот момент все, что он мог сделать, – оставить людей на гребне и укрыть их от вражеских пушек, насколько возможно. Однако, когда батальоны уходили на обратный склон, прячась от ядер и бомб, они оставляли вершину вражеским стрелкам, французы отправили тысячи человек врассыпную, чтобы измотать британо-голландские соединения. Падение Ла-Э-Сент позволило французам занять большую часть переднего склона британского гребня, и вольтижеров там было достаточно, а за ними в густом пороховом дыму скрывалась кавалерия. Прапорщик Лик из 52-го писал:
Полк стоял примерно на сорок шагов ниже вершины, так что обстрел почти не вредил ему. Продолжали реветь ядра. Многие только сотрясали воздух, другие падали в конце нашей позиции. А некоторые аккуратно, почти снайперски, катились прямо к нам. Когда я стоял в линии, то одно из них прикатилось, словно крикетный мяч, так медленно, что я хотел ногой остановить его, но сержант-знаменщик быстро окликнул меня, чтобы я этого не делал, ведь оно может серьезно покалечить. Когда я стоял в линии, прямо передо мной, метрах в двух, лежал мертвый котенок черепахового окраса. Вероятно, его спугнули из Угумона, это был ближайший к нам дом.
Бомбы перемахивали гребень и причиняли больший ущерб, хотя один 17-летний рядовой из 32-го подобрал упавшую бомбу. Ее фитиль горел, искрясь и дымя, огонь подбирался к центральному заряду. Рядовой размахнулся и бросил ее, как бросают мяч. Она взорвалась, никого не задев. Ядро менее опасно, поскольку летит по более прямой траектории. Те, кто укрылся на обратном склоне, лучше защищены от него, но очень многие солдаты пригибались, когда ядро пролетало низко над головой. Сэр Джон Колборн, обаятельный офицер, командовавший 52-м, убеждал солдат перестать пригибаться, а то подумают, что они – второй батальон. Обычно полк состоял из двух батальонов. Первый отправлялся на действительную службу, а второй оставался дома, тренировать новобранцев. Шутка сработала, и солдаты встали прямо. 52-й находился в сравнительной безопасности от артиллерийкого обстрела, зато сильно страдал от французских стрелков на вершине гребня. Капитан Патрик Кемпбелл, отлучавшийся по делам, вернувшись, заметил, что огонь все такой же плотный, как и в то время, когда он уезжал к герцогу.
За 52-м стоял 1-й пехотный гвардейский, и тоже в каре, опасаясь нового появления вражеской конницы на вершине гребня. В каре солдаты представляли собой легкую цель для застрельщиков, усеявших вершину гребня, но герцог, видя, что происходит, взял командование батальоном на себя. Он приказал батальону построиться в четырехрядную линию и сам повел ее вперед. Стрелков с вершины гребня британцы отбросили мушкетными залпами. Прапорщик Лик наблюдал за этим из одного из двух каре 52-го полка: