Вдруг мой барабан опрокинулся, а я полетел навзничь, чувствуя, будто меня ударили по правой щеке. Я ощупал голову, думая, что половины лица уже нету, однако мне даже не оцарапало кожу. Осколок бомбы ударил лошадь в нос, как раз между моей рукой и моей головой, и сразу ее убил. Удар, который я получил, пришел от лопнувшего суголовного ремня.
По 14-му били бомбы, ядра и картечь. «Если бы мы долго находились в столь открытой позиции, вряд ли я дожил бы до того, чтобы поведать вам эту историю», – писал Кеппель, однако его полку все же приказали отойти с гребня, ставшего слишком опасным.
Ней видел это отступление, видел он и то, что центр линии Веллингтона критически обезлюдел. Войска в центре очень сильно пострадали от артиллерийского огня, а принц Оранский умудрился погубить целый батальон Королевского германского легиона. Однако и французы ослабели. Отряд, захвативший Ла-Э-Сент, понес огромные потери, его сил не хватало для новой атаки на гребень, и Ней отправил Наполеону срочную депешу с просьбой о подкреплении. Подкрепление могло пройти прямо по главной дороге, при поддержке пушек из Ла-Э-Сент, и французская конница, уже захватившая одно знамя Королевского германского легиона, тогда проложила бы себе дорогу через центр британо-голландской позиции. Отличный шанс, и Ней его распознал. Всего лишь нужны были еще войска.
Наполеон отказался дать их. «Интересно, откуда я возьму ему еще войск? – спросил он с сарказмом. – Или он полагает, что я их произвожу?»
А войска у него были – императорский резерв, Императорская гвардия, нетронутая и невредимая, но существенную ее часть Наполеон отправил в тыл. Некоторое количество гвардейцев направилось к Плансенуа, где напирали пруссаки, так напирали, что ядра прусских пушек теперь долетали до дороги Брюссель – Шарлеруа, за императорским штабом. Однако большая часть гвардии – «Бессмертные» – оставалась в резерве и могла прийти на выручку Нею. Однако император ждал.
Теперь с наступлением вечера на британском гребне настало трудное время. Французы будто почуяли слабость противника и удвоили мощность пушечного огня. Часть орудий теперь размещалась между Ла-Э-Сент и вязом у перекрестка. Прапорщик Эдвард Макриди из 30-го пехотного вспоминал:
Мы бы с радостью атаковали эти пушки, но едва лишь мы бы зашли на позицию, как кавалерия, прикрывавшая их с флангов, тут же взялась бы за нас. Тут возникал вопрос, у кого днище крепче, кто дольше сможет убивать. В тот период нас часто навещал герцог – олицетворение спокойствия. Когда он пересекал заднюю линию нашего каре, среди гренадеров упала бомба, и он остановил коня, чтобы оценить последствия. Взрывом нескольких человек разорвало в клочья, а у его скакуна даже повод не дрогнул… Не один командующий не казался солдатам таким надежным, но «никто его не любил». Где бы он ни появился, слышалось негромкое: «Молчать – стать во фрунт – здесь герцог!» И тут же все вытягивались, как на параде. Его адъютанты, полковники Кэннинг и Гордон, упали возле нашего каре, а первый из них и скончался внутри его. Когда Веллингтон проезжал мимо нас поздно вечером, к нему выехал Халкетт и доложил о нашем шатком положении, попросив его светлость о небольшом подкреплении.
Ответ Веллингтона прозвучал мрачно. Выполнить просьбу генерала Халкетта, как сказал герцог, невозможно. «Каждый англичанин должен умереть на том месте, где стоит». Можно представить, какое зловещее впечатление вызвал приказ забрать знамена 30-го полка в тыл. «Такие меры предприняли многие, – писал Макриди, – но просто невероятно, с каким легким сердцем я был готов смотреть в глаза опасности, зная, что наша драгоценная ветошь надежно укрыта».