Василь Быков: Книги и судьба

Итак, недостаточно идейным И. Мотяшов считает человека, который под угрозой смерти не отказался от того, во что верил, не признал гитлеровского превосходства, не захотел таким путем попытаться купить себе жизнь. Манипулируя этим понятием — идейность, — критик лишает его истинного смысла и реального содержания. Строя свои обвинения против «Круглянского моста» на зыбком песке софизмов, он для пущей важности песок называет гранитом, белое выдает за черное. Но стоит обратиться к повести, перечитать ее, и песок становится песком, белое — белым, а черное — черным[178].

Тридцать лет назад, когда замечательная книга Лазарева о Быкове была написана, критик не согласился с мнением Алеся Адамовича о том, что Быков начал пользоваться элементами притчи в своих произведениях начиная с 1960-х годов. Так, Лазарев предваряет мнение Адамовича, которое здесь последует за его собственным: «На мой взгляд, притча в качестве художественного ориентира для Быкова поминается за неимением точного определения. Но все это возникло не на пустом месте, а продиктовано в большинстве случаев стремлением выявить своеобразие его прозы. Пусть не подходит эта этикетка, но какое же свойство быковских повестей должна была она обозначать?»[179] — недоуменно вопрошает критик, который честно и сразу же воспроизводит кристально ясный анализ Адамовича:

Притчеобразность в реалистической литературе проявляется по-разному; но традиционная ее особенность — это заостренность моральных выводов, стремление к абсолютным оценкам, многозначительность ситуаций и образов. Наряду с традиционной притчей, требующей «убирания декораций», обнажения мысли и морали, условности характеров и положений, есть, однако, и иная ее разновидность: это тоже «притча» (по оголенности мысли и заостренности «морали»), но с предельно реалистическими обстоятельствами и со всем возможным богатством «диалектики души»[180].

Прав, на наш взгляд, в конце концов оказался все-таки Адамович. Именно после «Круглянского моста» в прозе Быкова начал прорастать жанр притчи, причем прорастать как раз таким образом, как это сформулировано в приведенной цитате — «с предельно реалистическими обстоятельствами и со всем возможным богатством „диалектики души“». Произведения Быкова 1990-х, к которым мы обратимся в свое время, выявили это со всей очевидностью. Однако Алесь Адамович, честь и хвала его прозорливости, заметил ростки притчевости у Быкова на четверть века раньше других. Ведь не только «диалектика души» Степки Толкача, дидактика «новеллы в новелле», борьба добра и зла создают атмосферу притчи в этом и последующих романах Василя Быкова. К перечисленному следует добавить особый ракурс взгляда на реальность, нравственные выводы, доступные читателю любого возраста, сказочные элементы и многое другое, на чем мы подробнее остановимся в следующих главах.

«Обелиск», 1969