Барановская, которая могла бы вполне безразлично отнестись к судьбе иноверцев, переживает нацистско-полицейскую акцию как свою личную, кровную беду. В этом отношении у нее оказывается больше общего с большевиком Волковым, чем с начальником полиции Дрозденко. Волков по установкам прежнего режима, при котором он занимал высокую должность, должен был относиться к Барановской как к классовому врагу. Однако он всегда вел себя по отношению к «попадье» справедливо и по-человечески, стараясь при случае поддержать ее. Будучи по природе добрым и отзывчивым человеком, он проявляет эти качества и в разговоре с Агеевым, выражая чувства, близкие по духу и его собеседнику, и Барановской. Его короткие ответы Агееву полны боли, сочувствия и искренности по отношению к погибшим евреям. Таким образом, на основе сходного отношения к этим трагическим событиям приходит и закрепляется доверие друг к другу у таких разных людей, как Барановская, Агеев и Волков. Быков соединяет их силой притяжения нравственного чувства именно в ту пору, когда страх перед оккупантами, казалось, овладел всем краем и недоверие даже к знакомым и родным стало основной самозащитой для людей, оказавшихся перед лицом смертельной опасности среди засилья оккупантов и их прислужников. Так получилось, что и врачеватель — фельдшерица Евсеевна, местная еврейка, — у Агеева и Волкова была общей. И вот теперь эти двое, как и многие другие нуждающиеся в ней, остались без медицинской помощи:
— Опять же, был и осколок. К счастью — вытянули.
— Евсеевна? — живо догадался гость.
Агеев помолчал, не зная, можно ли назвать имя его врача. Но гость, похоже, все и сам понял.
— Евсеевна тут многих на ноги поставила, — сказал он из темноты. — Но на этом точка. Забрали сегодня с евреями.
— Их что — уничтожат?
— Похоже на то.
— Ужас!..
— Мало сказать — ужас! Злодейство! Половина местечка — словно вымерла. А они же здесь жили сотни лет. Тут на кладбище — десятки поколений…
— И что, ничего нельзя было сделать?
— А что сделаешь? Не были мы готовы к этому. Да и силы пока не те. Борьба же только начала разворачиваться.
— Партизаны? — живо догадался Агеев.
— И партизаны, и еще кое-кто. Осваиваем разные методы, — немного неуверенно ответил гость…[242]
У Волкова эпизодическая роль в романе: он достаточно типичен, при Советах это «коммунист с человеческим лицом», родись он в Германии, был бы «фашист с человеческим лицом» — при любом режиме есть множество незлых по природе людей. Начальник полиции Дрозденко так же типичен в своей роли запатентованного злодея, как и Волков в своей — доброго руководителя района. Дрозденко, однако, вдобавок к тому, что выбрал другую сторону баррикад, — оппортунист и предатель, который не только наслаждается неограниченной властью над мирными жителями, но, в отличие от Волкова, не имеет никаких идеологических или нравственных установок. Его единственное побуждение — спасти и ублажить собственную шкуру. Нацистам он служит так же рьяно и в то же время по-рабски, как в свое время служил советским хозяевам. Дрозденко продолжал бы служить большевикам, если бы в тот момент не был убежден в их полном военном поражении.
Среди многих других вопросов, поднятых Быковым в «Карьере», профессор Макмиллин особо отмечает коллаборацию. Исследователь также подчеркивает, что Быков развернул огромную панораму крестьянской жизни в Беларуси на протяжении разных исторических периодов: до революции, после 1917 года, перед коллективизацией, при колхозах, во времена обеих войн и в послевоенную пору. Арнольд Макмиллин заостряет внимание читателя на том факте, что коллаборация как явление стала широко распространяться в Беларуси только во время Второй мировой войны. К этому справедливому замечанию, раскрывающемуся в следующем ниже переводе, следует добавить важную, по нашему мнению, деталь: порой приглушенно, а порой открыто, но всегда явственно Василь Быков называет коллаборацию вполне зрелым последствием и даже плодом коллективизации, который был посеян и взращен самой советской системой. Однако послушаем Макмиллина: