Варнак

– Угу. Ты вот что, Серёга, давай-ка с нами.

– Куда?

    Стрекоза подошла, встала рядом, поглядывая то на одного, то на другого.

– Ну, до утра пересидим где-нибудь. А там двинем в Дубасовку. Мне надо вот эту чуду, – кивнул на Стрекозу, – родным доставить. Ну а дальше – посмотрим, по обстоятельствам.

    Сергей задумался. Посмотрел на Пастыря, на Стрекозу. Посмотрел в задумчивости на притихший город.

– Не, – покачал головой.

– Серый, ты не прав, – попытался убедить парня варнак. – Нельзя сейчас по-одиночке. Вместе надо держаться. Один не выживешь.

– Как-нибудь, – замотал головой парень.

– Ну ты балбес! Ты чего делать-то будешь в городе? Уйдём в деревню, там как-никак проскребёмся зиму. А весной… Весной жить начать попробуем. Заново.

– У меня мать в Михайловске. Может, живая, – отозвался Сергей. И вдруг – заскулил, заплакал, по-пацаньи, жалобно, размазывая по лицу слёзы и кровь с руки. Потом застонал, замотал головой, разгоняя нахлынувшую, видать, из затылка боль.

– Серёга! – настаивал Пастырь. – Не дури. Если ты мать не нашёл до сих пор, так и не найдёшь уже. Если жива – рано или поздно пересечётесь. Мы ж не насовсем уйдём. Сейчас все из города по деревням пойдут. В городе не выжить зиму.

– Нет, – уже твёрдо ответил парень. – До холодов похожу ещё по городу. А там – видно будет.

– Ну и дурак, – отвернулся Пастырь в сердцах.

– Пистолет-то отдашь? – спросил Сергей, стирая с глаз последние слёзы. – Отдай.

– Извини, Серый, – покачал головой Пастырь. – Времена нынче такие. У меня, вон, девчонка. Может патронов надыбаю где…

– Отдай!

– Нет.

    Пастырь сунул Ольке железяку («если дёрнется – наотмашь, в лоб»), отошёл к луже, выхлебал набранную в коробку воду. Потом порыскал по траве в поисках топора. Нашёл и сунул за пояс. Взял Стрекозу за плечо.

– Ну ладно, Ольк, пойдём вон в ту пятиэтажку. Там до утра перекантуемся.

– Да мне поровну, где вы будете отсиживаться, – усмехнулся Сергей, отгадав незатейливую Пастыреву хитрость. – Отдай «макара», будь человеком.

– Идешь с нами? – последний раз повернулся к нему Пастырь.

– Нет, сказал же.

– Ну бывай тогда, Серёга. Бог даст свидимся ещё.

    И подтолкнул Ольку, пошагал вперёд, растворяясь в неверном лунном свете.

    Парень проводил их взглядом, сплюнул вслед, выматерился. Потом неловко поднялся, придерживая голову. И скрылся в подъезде, на чердаке которого отсиживались Пастырь с Олькой.

27. Полёт стрекозы

    Солнце только-только поднималось, когда они крадучись вышли из города. Вышли той же дорогой, которой Пастырь входил – через разбитую и поблёскивающую в рассвете лужами Репейную. С полей, из рощ тянуло осенью. В городе её запах был не так ощутим, а вот тут, едва вышли за пределы этого мёртвого скелета, осень сразу дала о себе знать. За те дни, что Пастырь провёл в Михайловске, заметно похолодало и задождилось, погода окончательно и бесповоротно повернула на скорый ноябрь. А там и зима не за горами…

    А Стрекозе всё это было постольку-поскольку. Шла себе, улыбалась своим мыслям, дышала всей грудью и болтала о том о сём. И Пастырю было хорошо и уютно от её ниочёмной болтовни, от её соседства, от того, что не один он теперь. Ненадолго, правда… Хорошо это или плохо, он ещё не решил. С одной стороны, понимал варнак, что девчонка ему не компания, а только обуза. А с другой… С тоской ожидал, что придут они в Дубасовку, и окажется родня Стрекозы живой да здоровой. И тогда снова он останется один.

    А ещё мысль о пионерах не давала покоя. Не нравилось ему, что и как произошло при его участии в эти дни. Неправильно всё было как-то, нехорошо.

    Думалось и о том, что делать дальше. В Михайловске его больше ничто не держало, кроме разве родного дома, спящего сейчас посреди агонизирующего города. Но оставаться в Михайловске зимовать – не вариант, нет…

    Вообще, оставаться жить – не вариант. Чего теперь ждать от этой жизни, что с неё можно поиметь? Строить новое будущее? С кем? Для кого? Зачем?

– Стрекоза, дя Петь! – восторженно взвизгнула Олька, тыча пальцем в серебристое насекомое, снявшееся с ковыля и уносящееся пулей в сторону дальнего озера.

    Девчонка! Ребёнок. И этот ребёнок вчера холодно и безучастно требовал добить такого же ребёнка…

    Стрекоза. Вот для неё и нужно строить это новое будущее. Для неё, для пионеров, забившихся по углам в холодном и тёмном здании вокзала. Для их детей и детей их детей. А как ты хотел, Пастырь?.. Плюнуть на всё, обидеться на этот жестокий мир и сдохнуть в своей мёртвой квартире, оплакивая прошлое, – это, знаешь, проще всего.

    Стрекоза-то откуда?.. Октябрь уже, уже на холода повернул, а она всё летает…

    В город бандюки явились. Вот это – самое худшее из всех зол, которые сейчас можно было дьяволу придумать. Это хорошо ещё, если они проездом. Порыскают по мёртвому городу денёк и свалят. Да конечно, наверняка свалят. Что им делать в тишине этих заразных улиц. Но если эта шобла наткнётся на остатки пионеров…

    И Серёгу жалко. Пропадёт парень.

    Наверное, он сказал это вслух, потому что Стрекоза приостановилась, повернулась к нему.

– Жалостливый ты сильно, дя Петь, – сказала она. – Нельзя так.