Варнак

    Присел над Переваловым, который так и не шевельнулся – лежал уткнувшись лицом в грязный паркет; лежал тихо, но, кажется, был жив ещё. Из-под лица его показался край алой ленточки – кровь.

– Ты как, док? – спросил, касаясь плеча.

– По… дых-х-х…, – выдавил тот, не шевелясь. – Вы… его..?

– Да. Чем тебе помочь?

– Зря, – прокряхтел тот, – всё же… боюсь…

– Потерпишь, если на себя взвалю?

– Не на…

– А?

    Доктор не отозвался. Пастырь увидел, как мелко-мелко задрожали у раненого пальцы на принявшейся сжиматься в кулак руке.

– Ох! – отчётливо выговорил-простонал мясник. Потом напрягся и враз обмяк – отошёл.

– Ну и ладно, – кивнул Пастырь. – Пусть бог с тобой разбирается. Ему видней.

22. Шухер

    Утренний отроческий сон крепок. Когда Пастырь, чуть приоткрыв дверь из конторы, выглянул наружу, четверо пацанов спали как ни в чём не бывало в своих креслах. Приглушённые стенами и тремя дверьми выстрелы не проникли в их сны, в которых они сидели на скучных уроках или гоняли по просёлку на мотоцикле, или щупали в подъезде девчонок. Дрыхли, в общем, пионеры.

    Спите, ребятки, спите.

    Ну что, пойти сейчас в зал, объявить побудку? Сказать: ну что, пацаны, я ваш новый командир, прошу любить и жаловать. Начнут палить, нет? Или преисполнятся, прочувствуют и возрадуются?..

    Сомнительно что-то…

    С младшими такой финт ещё прокатил бы, а со зверьками второго этажа – вряд ли. Если тут хотя бы половина таких, как Меченый, то очень даже вряд ли.

    Поэтому линять надо отсюда по-тихому, пока спят пионеры.

    Стрекоза!

    Девочку бы вытащить из этой кодлы. Увести в Дубасовку. Может, живы её родители ещё.

    Пастырь прокрался той же дорогой назад, спустился по лестнице, вышел на улицу.

    Рассветное небо хмурилось, грозило дождём. Мёртвая тишина смешивалась с туманом, окутывала грязно-зелёное здание вокзала, стлалась по белой крыше, пряча дремлющего «аиста» и скрывая от него окружающий мир.

    Туман – это хорошо. Это очень полезная сейчас штука.

    Автомат Хана Пастырь бросил там же, в кабинете, магазин только выдернул. Выгреб из сейфа ещё четыре магазина, распихал по карманам. «Калаш» с таким боезапасом – это очень здорово. Не со шпаной воевать, конечно, а – на будущее. Это тебе не обрез. Автоматы у него случались по дороге домой, но боезапас всегда был проблемой. А тут…

    Он мог бы сейчас уйти. Туман скрыл бы от «аиста». Перемахнуть забор, выйти на привокзальную площадь. Мог обойти вокзал и ворваться в нижний зал, где уже просыпалась, наверное, потихоньку шпана.

    Но он не сделал ни того, ни другого. Постоял, подышал туманом и, вздохнув, вернулся обратно.

    Прошёл по коридору прямо, мимо пропускного пункта, через который ходили, наверное, на службу менты, мимо двери начальника ЛОМ, мимо актового зала, пустой оружейной комнаты – к дежурке. В подвальные камеры Стрекозу не приводили, значит, она либо в клоповнике сидит, либо…

    Нет, это второе «либо» нужно отбросить, это нехорошее «либо».

    Он вошёл в дежурку, повернул направо, к клетке.

    Навстречу, из туалета, вышла девчонка лет четырнадцати. Увидев варнака, взвизгнула, подалась назад.

– Тише! – велел Пастырь. – Тише, маленькая, чего шумишь.

    Она кивнула, продолжая пятиться.

– Угу, – улыбнулся варнак, повернулся к камере.

    Стрекоза лежала на скамейке. Натянув на голову ветровку, спала.

    С минуту Пастырь, улыбаясь, смотрел на свернувшуюся в калачик девочку. Потом взял со стола связку ключей, подошёл к замку.

    И тут вдруг тюкнуло в лопатку острой болью. Шипя, он отдёрнулся, повернулся. Едва успел перехватить руку с ножом, направленным куда-то в бок. Та девчонка, видать, целилась первым ударом в шею, да не дотянулась – низкая слишком, хлипкая.

– Э-э, ты чего это, а? – опешил пастырь. Держа малявку за руку с ножом, криво улыбаясь, не зная, что делать и говорить, выдохнул: – Ты дура, что ли?

    В её маленьких глазёнках плескался страх вперемешку с какой-то липкой и расчётливой – совсем не детской – ненавистью.

– Ну, ты и..! – покачал он головой, выдёргивая из её руки нож. – Пошла! – подтолкнул её обратно в туалет, захлопнул за ней дверь.

– Попробуй только выйти раньше, чем через час! Башку отвинчу!

    Лопатка ныла. Чувствовалось, как сочится кровь, прилипает к телу рубаха ниже раны. Вот шпана, всего изуродовали!

– Сволота! – выругался он себе под нос. – Пионерка, етит твою…

    Стрекоза завозилась, стянула с головы ветровку, ошарашенно уставилась на Пастыря, с трудом его, видимо, узнавая.

– Ни фига себе! – произнесла она ломким сонным голосом, поднимаясь и садясь на скамье.

    Нужный ключ наконец-то нашёлся. Он открыл, бросил замок на пол, отворил дверь:

– Привет! – улыбнулся обалделому взгляду Стрекозы.

– Привет, – отозвалась она, пытаясь улыбнуться. – Это кто ж тебя так, дядь?

– Это ещё что! Тут вон… – Пастырь поморщился от боли, кивнул в сторону клозета. – Такая шустрая девочка!.. У вас тут все такие?

– Шустрая, говоришь?

    Стрекоза торопливо поднялась вышла из камеры, заглянула в туалет.

– А-а, – протянула она. – Нюша, Нюша, юбочка из плюша!

    Зашла внутрь кабинки. Девчонка смотрела на неё, окрысившись, прищурясь.