Варнак

    Хан, уже выскочивший из-за стола, вдруг крутанулся волчком. Удар ноги пришёлся под скулу, в шею. Хорош был удар – шея хрустнула; Пастыря отбросила, повалила на пол, рядом с копошащимся мясником, явившаяся ниоткуда пьяная истома. В голове глухо зазвенело, стирая все звуки извне.

    А Хан одним прыжком оказался на столе, сделал быстрый шаг и подпрыгнул, рассчитывая, наверное, обрушиться на голову лежащему Пастырю сверху, всей массой.

    Да не удалось. Стол не выдержал, накренился. Нога Хана соскользнула, и он, нелепо взмахнув руками, грохнулся, затрещал спиной, пришедшейся на ребро столешницы.

    Болтая головой, отфыркиваясь и сплёвывая кровь, Пастырь отполз, поднялся. Встал, пошатываясь, выискал мутным взглядом Хана, который сидел рядом с завалившимся столом, поводил лопатками и кряхтел: дыхание в зобу, видать, спёрло у Тохтамыша – хорошо хрястнулся спинякой.

    А поднявшийся мясник вдруг дёрнул, потянул с руки у Пастыря автомат.

– Э-э! – промычал варнак. – Стоять, б**!

– Стреляйте, Пётр Сергеевич! – чуть не плача простонал доктор в попытке управиться с Хановым автоматом, который и взведён-то не был.

    Пастырь одним движением отбросил мешающегося доктора к окну. Зазвенело, посыпалось стекло, разбитое локтем Перевалова.

    С такой шумихой они, наверное, уже всех перебудили…

    А Хан, морщась, подскочил. Не теряя времени лягнул варнака в бедро. Но по нерву не попал, слава богу. Тут же подпрыгнул, выбросил ногу вперёд, целясь в лицо. Пастырь успел отклониться. Тохтамышев автомат, в ремень которого мёртвой хваткой вцепился мясник, пришлось бросить.

    Поднял свой, но выловить Хана в прицел не успел. Тот изогнулся, пнул в плечо, под ключицу. Пастыря развернуло, а Хан уже опять взвился в воздух, закручиваясь волчком.

    И снова зазвенела в голове одуряющая тяжесть – удар ногой пришёлся по черепу, по уху.

    Тхэквондо, говоришь? Сколько там лет-то?..

    Молодец, гадёныш, даром времени не терял. Пока другие в подворотнях косяки крутили, ты фуэте крутил. И будь Пастырь не таким меднолобым упёртым быком, взяла бы сейчас твоя, Тохтамыш хренов.

    Ну, и Мяснику спасибо: навалился на Хана сзади, повис, обхватывая, прижимая царёвы руки, пытаясь свалить, давая Пастырю время очухаться.

    Хан выматерился, рубанул пяткой доктора по ступне и, сразу, – по голени. Мясник взвыл, отпуская противника. Хан рывком высвободил руки, шагнул к Пастырю.

    Но тот уже выловил момент, двинул ему снизу в подбородок. Тело Хана устремилось вслед за головой – в угол. Ударилось о стоящий там здоровенный несгораемый сейф. Тот задрожал, загудел утробно. А Хан сполз по нему, сел на пол, пьяно мотая головой.

– Вот так… – кивнул Пастырь, переводя дыхание, едва ворочая языком, пробуя на вкус вздувшуюся губу. – Но шустёр же, гадёныш, до чего!

    Голова гудела, звонили под черепом колокола; в шее похрустывало что-то при каждом движении, в ухе катался туда-сюда и грохотал тяжёлый шарик. Больше всего хотелось лечь, отдохнуть, уснуть.

– Вы как, Пётр Сергеевич? – спросил испуганно жмущийся к стенке доктор. Голос доносился будто издалека откуда-то.

– Жив, – промычал Пастырь, поднимая брошенный автомат, снова вешая его за спину.

    И велел:

– Давай, на выход!

– А этот как же? – мясник кивнул на копошащегося у сейфа Хана.

– Давай, док, давай, не тормози! – прикрикнул Пастырь, хватая доктора за плечо, подталкивая к выходу. – Этого я оформлю. Ты натура нежная, тебе ни к чему…

    Стукнула дверца сейфа. Пастырь спиной почуял, какое-то ненужное движение позади. Резко прыгнул в сторону, разворачиваясь, беря наизготовку «калаш».

    Брошенный Ханом нож пронёсся рядом, в двух ладонях от груди. Мягко ударил в спину Перевалова, направлявшегося к двери. Тот удивлённо хакнул, вздрогнул и, будто зябко, поведя плечами, повалился вперёд.

    Хан прижался к дверце сейфа, испуганно переводил взгляд с упавшего доктора на окаменевшее лицо Пастыря.

    Вот же гнида ты, а не Хан!

    Варнак вытянул в его сторону руку с автоматом. Лицо его перекосилось, как у человека, готового с отвращением раздавить голой рукой жирного таракана.

    Узкие тюркские глазёнки царька наконец-то раскрылись – расширились навстречу смерти.

– Ну ты и мразота! – прошептал Пастырь. – Страшно?

    Хан быстро и мелко кивнул.

– Ха-ха, – скривился варнак. – Смотрите, пацаны, ему страшно!.. С-с-сучёныш…

    Палец лёг на спуск, но что-то не давало выстрелить…

    Пацаны и не давали. Та мелочь пузатая, которая останется здесь после Пастырева ухода и непременно погибнет, превратившись в стаю голодных и безнадзорных зверёнышей. Перегрызут ведь друг друга.

    А с другой стороны – ничего, не страшно… Уйдут в город, найдут там людей. Те их оприходуют, прикормят, не дадут сдохнуть-то, небось.

    Да и кроме Хана тут гадов смердячих, среди старших, ещё полно, которые с радостью займут его место. Тот же Меченый, или Ведро.

    Автомат дёрнулся, гавкнул…

    Дожал таки палец – против воли и размышлений взял и дожал.

    Хан подпрыгнул на месте, хватаясь за бок, сполз по сейфу на корточки, оставляя на крашеной дверце красный след, опуская голову; зашипел, закричал от боли.

    Пришлось нажать ещё раз…