Варламов

улыбкой, как бы разделяя чувства и волнения Треплева.

— Глазки, кажется, заплаканы... Ге-ге! Нехорошо...

И долго держал ее маленькую ручку в своих огромных лапи¬

щах, словно согревая, успокаивая ее.

У него Сорин был самым благожелательным зрителем треп-

левской пьесы и ее исполнения Ниной. Глядел на сцену как

завороженный, ловил каждое слово, поддакивал кивками

головы.

—       Через двести тысяч лет ничего не будет, — не без ехид¬

ства бросает Сорин у Чехова, слушал монолог Нины.

А Варламов — изумленно, восторженно и мечтательно:

—       Через двести тысяч лет?!

И... проглатывал остальные три слова.

Невежливо обошлась Аркадина с пьесой сына. По Чехову

здесь Сорин должен упрекнуть сестру. Но у Варламова это был

не упрек, а негодование, резкое и сердитое замечание по праву

старшинства. Не мог снести обиду.

И когда Нина собралась уходить, варламовский Сорин умо¬

ляюще повторял:

—       Останьтесь....

Нельзя было отпускать ее, ведь уйдет, не попрощавшись

с Треплевым. Да и самому не хотелось, чтобы она ушла.

—       Останьтесь на один час, и все. Ну, что, право... Остань¬

тесь.

В конце пьесы Сорин говорит о Нине:

—       Прелестная была девушка... Действительный статский со¬

ветник Сорин был даже в нее влюблен некоторое время.

Слова эти звучали у Варламова как запоздалое и конфузли¬

вое признание, как дорогое сердцу воспоминание. И вроде бы

вспоминали и другие: да, старик в самом деле, конечно, был

влюблен!

Так вся душевная жизнь Сорина, по толкованию Варламова,

проходила по треплевским замерам. Он, кажется, один понимал

чувства Кости, смятение его духа. И горой стоял за него. Не

просил у Аркадиной денег для Кости, а требовал, настаивал —

денег, костюма, пальто, свободы.

Таков уж был у Варламова этот удивительный, неравнодуш¬

ный Сорин!

Эта роль в «Чайке» всегда имела хороших исполнителей на

русской и советской сцене. Чаще всего (и не без оснований)

играли его человеком немного отрешенным от мира сего, усталым

и потерянным, погруженным в свое прошлое, в ту, минувшую

жизнь, которая так не задалась ему. Все, что происходит во¬

круг, теперь мало касается его. Он — старый и больной, уже не

разволнуется из-за житейских неурядиц. Просто доживает свой

век. Конечно, добр и мил. Но доброта его безразлично обща,

а милота идет от стариковской отчужденности.

Всклокоченная борода, взъерошенные волосы. И одежда: как

правило, — мышиного цвета серый сюртук, не очень-то опрят¬

ный, поношенный, с перхотью на плечах.

Этот навык толкования образа берет начало у В. В. Лужского,

который играл роль Сорина в спектакле Художественного театра.

Совсем иной был варламовский Сорин. Не доживал свой век,

а кажется, наконец-то жил.

По-своему был красив: мягкие, гладко причесанные седые во¬

лосы, небольшая холеная бородка. Светлая домашняя куртка с

темным бархатным воротником. Чистенький, ухоженный старик.

Сидел в своем кресле на колесиках и все следил за тем, что

делает Треплев, что говорит, о чем, куда вышел, зачем.

Уже много лет спустя постаревший Николай Николаевич Хо-

дотов рассказывал, как просил его Варламов:

—       Коля, голубчик, напиши ты письмо Антону Павловичу, по¬

проси от моего имени. Пусть-ка сделает так, чтобы Сорин умер

до того, как узнает о самоубийстве твоем, то есть, Треплева...

А то ведь каково старику! Ты только подумай... Как ему далыне-

то жить?

-г Но ведь Сорин больше не появляется на сцене. Сказал

доктор Тригорину, что, мол, застрелился Треплев — и занавес!

Кому какое дело до Сорина?!

—       Вот то-то и оно... А каково ему? Спит себе в соседней

комнате, а проснется — скажут. Ты напиши Антону Павловичу,

он — добрый, он поймет.

Более чем через полвека*, в 1955 году, «Чайка» была постав¬

лена на сцене Театра имени Вахтангова. В роли Сорина вы¬

ступил в этом спектакле уже престарелый мастер сцены — Павел

Павлович Гайдебуров. И играл ее как бы в ключе, найденном

Варламовым. Этот Сорин тоже жил интересами Треплева, его

жизнью, его любовью и печалью, его ожиданиями.

Впрочем, у Гайдебурова были свои основания именно так

толковать образ, в такой сопряженной связи с Треплевым. Он

вступил в сценическую деятельность 56 лет тому назад в роли

Треплева. Это было началом его актерской жизни, его первой

ролью. А Сорин — концом, последней ролью... И в Сорине он

играл отраженный отзвук своей трепетной треплевской молодости.

Еще позже сыграл роль Сорина на сцене, родной Варламову,

и по-варламовски мягко, застенчиво и грустно Юрий Владимиро¬

вич Толубеев. Был всей душою привязан к Треплеву и этот Со¬