Вариант Юг

- Кто командовал!?

- Есаул Лазарев.

- Четыре дня назад ты был в Зверево!?

- Да.

- Разведчиков наших расстреливал!?

Завьялов замолчал, поднял на Котова глаза и, конечно же, заметил, с какой лютой ненавистью смотрит на него матрос. Затем он моргнул и, видимо, решив одним махом избавиться от мучений, которые его ожидали, чтобы спровоцировать чекиста на необдуманные действия, в запале, выдохнул:

- Было такое. Расстреливал. И не только. Шлюху вашу первый под себя подмял. Понял!? А она ничего, хороша была. Сначала сопротивлялась, тварь. А потом даже стонала от удовольствия...

От таких злых слов в глазах Василия потемнело. «Кольт» сам собой оказался в его руке. Черное дуло уставилось в лоб прапорщика и выплеснуло из себя огонь. Завьялов, во лбу которого появилась дырка, дернулся всем телом и замер, а матрос продолжал стрелять в него до тех пор, пока в барабане не закончились патроны.

Братишки Василию ничего не сказали. Они просто отошли в сторону от тела в прострелянной шинели, которая пропитывалась кровью, а затем вышли из помещения. Чекист последовал за ними и, прохаживаясь по перрону, узнал, что потери среди красногвардейцев и матросов весьма велики. Погибло сорок бойцов революции и столько же ранено, а помимо этого партизаны сожгли все запасы угля, которые были в Каменоломнях. Что же касается чернецовцев, они потеряли всего двух офицеров. И пока партизаны, эти белогвардейские недобитки, драпали к Дону, матросы тушили пожары. Они заливали огонь водой и не в первый уже раз клялись поквитаться с ненавистными чернецовцами, которые уходя, уже в балках за станцией, громко и на показ, чтобы их услышали, распевали «Журавля».

«Сволочи! - понемногу успокаиваясь, думал в этот момент Василий Котов. - Твари золотопогонные! Ну, ничего, скоро мы придем в Ростов, и там вы за все ответите. А потом мы и Новочеркасск возьмем. Только дайте срок, и будет вам всем амба. И вам, и женам вашим, и детям. Всем амба!»

Новочеркасск. Февраль 1918 года.

Ясным и морозным утром 12-го февраля во двор Новочеркасского юнкерского училища на усталых лошадях въехали два грязных бородатых человека в потертых кавалерийских шинелях. Первым был знаменитый партизанский командир полковник Василий Чернецов, а вторым я, подъесаул Константин Черноморец. После разгрома нашего отряда у станции Глубокой прошло три недели и вот мы снова в столице Всевеликого Войска Донского, куда добирались окольными путями.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку...

Той злосчастной ночью Греков спас нас и иначе, как чудом, его появление не назовешь. Хотя, может быть, это была некая закономерность. В отряде Белого Дьявола люди обучены слабо, все же вчерашние семинаристы, и еще на подходе к Глубокой он столкнулся с одним из конных красногвардейских отрядов. Вражеские конники смогли его обойти, и отрезали партизанам пути к отступлению. Как итог, отряд кубанца без боя отошел на север, к горе Почтарка, и вчерашние пехотинцы, только несколько дней как взгромоздившиеся на лошадей, догнать его не смогли.

Оторвавшись от преследователей и переночевав в Сибилевском хуторе, отряд Грекова перешел на левый берег реки Глубокая и, не зная, как прошел бой за станцию, решил вернуться к тому месту, откуда должен наступать отряд Чернецова. После полудня он был на северо-восточных высотах, обнаружил свежие стреляные гильзы от орудия и наши следы. Задерживаться возле станции грековцы не стали и пошли вслед за нами, но вскоре услышали шум нашего с голубовцами сражения и заметили вражеские разъезды. Поэтому партизаны затаились в одном из оврагов, которых вокруг предостаточно, и стали ждать наступления темноты. А как только сумерки окутали степь, они пошли на прорыв к Каменской, и напоролись на меня с Чернецовым и окруживших нас голубовских предателей.

Наших преследователей порубали вмиг, но двое все же ушли. Ночь. Степь. Овраги. Спускается легкий мороз. Незнакомая местность и на пути к Каменской полтысячи враждебно настроенных казаков. Где-то впереди отдаленные крики, звучат одиночные выстрелы и мелькают огни, а на железнодорожном полотне справа пыхтит паровоз. Думать особо некогда и Греков повернул своих партизан на восток.

Обходя овраги, мы мчались до четырех часов утра, и оказались неподалеку от станицы Калитвенской, родного поселения полковника Чернецова. К людям не выходим, и останавливаемся на привал километрах в двух от станицы, у тихой речной заводи Северского Донца. Полковника снимают с лошади и кладут на попону. Молоденький фельдшер из отряда Грекова сноровисто разводит костер, ставит рядом котелок с водой и достает иглы для зашивания ран. Пока он готовится к операции, я занят тем, что разминаю затекшие кисти рук нашего командира, и спустя какое-то время он приходит в себя.

- Где отряд? - еле слышно шепчет Чернецов.

- Ушел к Каменской.

- Кто еще с нами?

- Из нашего отряда никого.

- А люди вокруг?

- Греков со своими.